Если знакомиться с войной по мемуарам видных военачальников, может сложиться впечатление, что война – всего лишь комбинация решительных атакующих действий и предшествующих им напряженных раздумий маршалов, склоненных над картами или выслушивающих своего фюрера или генералиссимуса на другом конце провода. Окопы, землянки, госпитали, грязные бинты, тыловые службы – редкие гости в их памяти, а миллионы военнопленных, или угнанных на чужбину, или истерзанных и замученных евреев нечего там и искать. А ведь жизнь мирного населения – под оккупацией или в эвакуации – это такая же часть войны, как и авианалет или артобстрел. По числу же затронутых – и вовсе важнейшая.

Окончание боевых действий и даже заключение мира – еще не окончание войны и ее воздействий, для гражданских лиц – в особенности. Послевоенный мир непрочен и хрупок, как детский хрящик или стариковский сустав, но более всего он напоминает минное поле. Иногда и буквально: то строители неразорвавшуюся авиабомбу найдут, то мальчишки целый арсенал обнаружат.

Так, кому положено, те и до встречи Ельцина с Валенсой знали, что в вопросе о палачах расстрелянных польских офицеров в Катыни правы были всё-таки Геббельс и Штаммер, а не Бурденко с Руденко. И как ни старались советские вожди и их фарсовые "свидетели" и "эксперты" списать это свое преступление на вермахт, но признаться и повиниться всё же пришлось. Тем не менее с полвека существовал и поддерживался этот якобы "спорный вопрос", вот и сейчас он снова полез изо всех щелей, создавая иллюзию движения вспять. При таком дышловом подходе архивы из общесоюзных закромов истории превращаются в пороховые склады и одновременно в естественные монополии. И тогда фальсификаций, манипуляций и порождаемых ими скандалов не избежать.

В таком случае и вся история, особенно новейшая, – это тоже минное поле. На нем, правда, есть свои реперные точки, честно предупреждающие о рисках. Задачи правящей идеологии и исторической науки в таком случае прямо противоположны: первая стремится огородить их и ни в коем случае не дать к ним приблизиться, а вторая, история, посылает своих саперов-исследователей к тем колышкам. Историк или архивист старается осторожно к подползти к минам и, аккуратно отгребая землю и отсоединяя клеммы, обезвредить их и предотвратить взрыв. Как? Объективным анализом и спокойным, рассудительным изложением.

И всё-таки, как ни старался бравый сапер, но иной раз даже обезвреженная перед введением в исторический оборот мина взрывается, обжигая осколками окружающих, а вокруг летят комья скандальной или полемической грязи. Именно это и произошло с книгой Яна Томаса Гросса "Соседи", где он впервые на публику рассказал о трагедии 10 июля 1941 г. в Едвабне – маленьком городке на востоке Польши, уже оккупированном немцами, где местные жители-поляки в охотку начали избавляться от соседей-евреев.

"Восточные кресы" под Советами

Ах, какой же это всё-таки сильный географический вызов, риск, рок и несчастье – в очередной раз оказаться между Берлином и Москвой в час их взаимной приязни и на острие генштабовских стрелок этой так напоминающей шампур оси!

23 августа 1939 г. гитлеровская Германия и сталинский СССР заключили в Москве так называемый пакт Риббентропа-Молотова (см. стр. 40–41). Через неделю пакт переложился в акт: 1 сентября, "отвечая" на "инцидент в Гляйвице", Германия напала на Польшу c севера и с запада, а 17 сентября, с востока, в свой "освободительный поход" выступил и СССР.

28 сентября, не дожидаясь подавления последних очагов польского сопротивления (что произошло только в начале октября), камерады-агрессоры подписали в Москве новый договор – о дружбе и границе между СССР и Германией, – зафиксировавший успешное исполнение обоими солистами августовского либретто. Но с некоторыми поправками на боевые реалии, а именно: Германия, разогнавшись, прихватила Люблинское воеводство и восточную часть Варшавского и западную Белостокского, а СССР – так называемый Волковысский выступ на стыке Польши и Литвы. Мелочиться и устанавливать демаркационную линию, подгоняя ее под пакт, в основном, не стали (исключение – Белосток с окрестностями): Германия свою прыткость компенсировала отказом от притязаний на Литву, а СССР – свою – 7,5 млн долл. золотом. Очередной раздел Польши совершился!

Распорядились же захапанным так. Всё, что оккупировала Красная армия – так называемые "восточные кресы", – присоединили к СССР и распределили между союзными республиками – Украинской, Белорусской и еще только проектировавшейся Литовской.

Рейху же достались остальные экс-польские территории. К 8 октября было аннексировано как минимум всё то, что до Первой мировой прямо входило в состав Рейха. На востоке кафтан вольного города сбросил с себя Данциг и переоблачился в трахт прусского бюргершафта, став столицей рйхсгау Данциг – Западная Пруссия (Восточная Пруссия существовала как немецкая и так, отсутствие коридора к ней было одной из причин к войне). А на западе была воссоздана провинция (рейхсгау) Позен, – правда, в несколько скорректированных границах. К этой провинции с подачи гауляйтера Грейзера крепче приклеилось другое название: Вартегау – от речки Варты, правого притока Одера, протекавшей через Позен.

На остальных же территориях, получивших – сначала как предварительное – название генерал-губернаторства, была организована оккупационная администрация, а уточнение ее статуса и названия было отложена на потом. Зато с этнодемографией в присоединенном пространстве и не церемонились, и не мешкали. Еще осенью 1939 г. польское население бывших польских воеводств в пределах Вартегау и Данцига – Западной Пруссии оттуда попросили, то есть депортировали.

Аналогичная судьба была уготовлена и евреям из новообразованных гау. Только в отношении евреев геополитическое мышление было еще масштабнее: в резервацию на востоке Люблинского дистрикта в октябре начали переселять не только экс-польских, но еще и экс-австрийских и экс-чешских евреев.

Между тем в сентябре 1939 г. на штыках вермахта и СД в Польшу пожаловал уже совсем другой антисемитизм – гитлеровский, то есть систематический и государственный. Во многих северо-мазовецких городках были сожжены тогда синагоги и еврейские библиотеки, правда, без людей.

И уже 4 сентября пролилась от немецких пуль первая еврейская кровь – в Пултуске, городке к югу от Цеханува. Несколько сотeн местных евреев передислоцировали в СССР следующим образом: их загоняли в реку Нарев, заставляли ее переплывать и беспорядочно стреляли по плывущим. Остальных переселили в гетто Варшавы или Венгрува, так что к 22 сентября Пултуск от евреев избавился – первым и полностью. А в Остроленке, находившемся прямо у демаркационной линии с СССР, немцы расстреливали на месте или отправляли в тюрьму тех евреев, что пытались проникнуть в СССР.

Впрочем, не дремали и энтузиасты из местных – гражданских – немцев. Их специализацией был "креативный" садизм: так, в Нови-Дворе они потребовали от евреев самим сжигать свитки Торы и при этом еще петь и танцевать. Если наталкивались на отказ, убивали.

Зато еврейское население округа Цихенау – при всём своем бесправии – на какое-то время нежданно стало частицей немецкого государства и немецкого "права" в его причудливом преломлении к еврейству. Впрочем, многие евреи из округа Цихенау, не разобравшись в этом, добровольно бежали на юг – в соседнюю Варшаву. А когда осознали, что там еще хуже, пытались проскользнуть обратно в свои мазовецко-немецкие городки.

Холокост не был ни единовременной, ни единообразной кампанией. В зависимости от административного статуса и времени оккупации территорий, на которых были застигнуты немцами евреи, он имел разные лица и скорости. С этой точки зрения принадлежность территории к Рейху была какое-то время преимуществом: все процессы шли здесь с запозданием, а в Цихенау – еще и с запозданием против Западной Пруссии и против Вартегау.

Не удивительно, что с началом вторжения вермахта и до начала вторжения Красной армии по всей бывшей Польше поднялся вал еврейских беженцев, устремившихся на восток (в СССР) и, отчасти, на Юг (в Румынию). Легко можно себе представить, что немцы с удовольствием разрешили бы хоть всем польским евреям "бежать" от себя, только вот советская сторона не горела желанием их принимать и, как правило, заворачивала беженцев.

В начале 1940 г. берлинский и венский офисы Центрального управления по еврейской эмиграции обратились к советскому правительству с просьбой принять 350–400 тыс. германских и экс-австрийских евреев. Об этом факте свидетельствует письмо начальника Всесоюзного переселенческого комитета Е. М. Чекменева Молотову от 9 февраля 1940 г.: "Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР – конкретно в Биробиджанскую область и Западную Украину. По соглашению Правительства СССР с Германией об эвакуации населения, на территорию СССР эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины и русские. Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты".

СССР тогда отказался, причем по сугубо формальным причинам. Истинные мотивы отказа лежали, скорее, в другом: в патологической шпиономании сталинского режима, в колоссальных масштабах предложенной иммиграции и, возможно, в осознании отчетливо буржуазного – враждебного коммунистическому – миросозерцания предлагаемого контингента.

Суммарное же количество западно-польских евреев, так или иначе, но сумевших перебраться в СССР, за вычетом тех из них, кто, вкусив советской реальности, решил вернуться и – себе на погибель – вернулся в немецкую зону, составило около 250, самое большее – 300 тыс. чел. Поначалу СССР им не препятствовал, но вскоре закрыл для них свои границы и стал высылать обратно, на территорию, занятую немцами. В начале 1940 г. в Белоруссии было зарегистрировано 65 796 еврейских беженцев из Польши. Осенью и зимой 1939 г. около 15 тыс. убежали из Польши в Литву.

21 сентября 1939 г. в РСХА состоялось совещание по "еврейскому вопросу" на Востоке, после которого Гейдрих издал инструкцию, регулирующую "еврейскую миграционную политику" в Польше, и разослал ее своим айнзацгруппам. Собственно говоря, это больше, чем оперативный циркуляр: долговременная программа обхождения с евреями – еще не уничтожения, но целенаправленной подготовки к этому.

Этапами тут ему представлялись:

1) на всей подконтрольной Рейху территории – концентрация евреев из сельской местности в городах, по возможности крупных;

2) в немецких областях на востоке, как в старых, так и в аннексированных, – депортация евреев за их пределы или, по крайней мере, концентрация их в гетто в больших городах;

3) в ненемецких областях – ликвидация всех общин с числом членов менее 500 и перевод их в близлежащие города, имеющие железнодорожное сообщение;

4) на всей подконтрольной Рейху территории – формирование юденратов и проведение "переписей" евреев.

Так что польских евреев, остававшихся к западу от демаркационной линии, ничего хорошего не ждало: их депортации начались 21 сентября 1939 г. С октября 1939 г. по март 1940 г. из Гданьска, Западной Пруссии, Познани, Верхней Восточной Силезии, Вены и Моравска-Остравы в Люблинский резерват было выселено около 95 тыс. евреев. Многократно большее их число концентрировалось и изолировалось в архипелаге гетто, где самыми крупными были Варшавское и Лодзинское: через них прошло, соответственно, около 500 и около 200 тыс. польских евреев. В целом гитлеровская еврейская политика в Польше до нападения на СССР заключалась – пока еще – не в уничтожении, а в депортации евреев.

Последовавшие за несколько недель одно за другим в сентябре 1939 г. нападения Германии и СССР на Польшу, собственно, ознаменовали начало Холокоста на ee территории. В зоне влияния Германии евреи уничтожались, но и в зоне влияния СССР их жизнь не была безопасна. Евреев, отказывавшихся получать советские паспорта, депортировали в Сибирь и Казахстан вместе с поляками. Из 78 339 депортированных органами НКВД с территории Польши в июне 1940 г. около 84% были евреями.

Вот Гиммлер и приказал 28 октября 1939 г. в течение четырех месяцев все аннексированные польские земли от евреев очистить и выселить их в генерал-губернаторство. Всего из Восточной Пруссии в эту пору депортировали около 30 тыс. евреев.

Вторая волна аналогичных "эвакуаций" между ноябрем 1940 и мартом 1941 г. накрыла еще не менее 26 тыс. евреев из района Цихенау: их, как, впрочем, и поляков, депортировали в генерал-губернаторство, в округа Люблин и Радом. В ноябре из округа было депортировано 20 тыс. человек – как поляков, так и евреев, но по большей части всё же поляков. А в декабре это коснулось и 4000 евреев из Млавы: в их жилища были немедленно завезены евреи из округи и из других, подчас удаленных, мест. Следующей акцией стала депортация в начале 1941 г. еще 10 тыс. евреев, из них 7000 – из Плоцка.

Поясним. То, что в годы германской оккупации Польши называлось административным округом Цихенау, было до того частью исторической польской Мазовии и северной частью Варшавского воеводства, а до 1918 г. – частью оккупированного немцами в 1915 г. Царства Польского, то есть России. 8 октября 1939 г. декретом Гитлера округ Цихенау был присоединен к Восточной Пруссии. Когда 1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу, эта территория была завоевана с севера – из Восточной Пруссии. Географически аннексия Цихенау (по-польски Цеханува) как бы оправдывалось непосредственным примыканием к Пруссии, но демо-этнически это была никак не немецкая земля: почти из миллиона жителей округа немцев было всего 11 тыс. (около 1%!), тогда как поляков – 900 тыс. Но пожелание радикально изменить это соотношение и было гитлеровским лейтмотивом.

Недостающие 80 тыс. жителей – это евреи, впервые появившиеся в этих местах в первой половине XIII в. Жили они почти во всех городах и городках округа, традиционно занимаясь торговлей и ремеслом. Доставалось им и перед войной – от местных антисемитов-поляков, призывавших, по немецкому образцу, к бойкоту еврейских товаров, чего большинство поляков не поддерживало.

"Восточные кресы" под немцами

22 июня 1941 г. Третий рейх шагнул дальше на восток и напал на своего недавнего союзника, опростоволосившегося в финской войне. Планировал ли и СССР напасть на Рейх, в точности не известно, хотя многое говорит в пользу этого.

Бывшие "восточные кресы" вермахт проскочил без особого труда, их полная оккупация уложилась в неполный месяц. Hа судьбе проживавших там евреев это сказалось роковым образом.

Так, 27 июня, вторично заняв Белосток, где евреи составляли около половины населения, немцы в первый же день схватили во время облавы несколько тысяч евреев и заперли их в Центральной синагоге. Назавтра, в Шаббат, синагогу подожгли: запертые в ней евреи заживо сгорели, спаслось лишь несколько человек. Эта "акция" впоследствии получила название "Красная пятница".

Слух о ней быстро облетел все "восточные кресы" и был недвусмысленно истолкован поляками как приглашение к насилию над евреями. При этом паушальное обвинение местных евреев в предательстве и сотрудничестве с Советами стало главным фактором, заменившим все другие антисемитские коннотации и поднявшим агрессивный настрой польского населения на доселе невиданный уровень. Понять тех евреев-активистов-энтузиастов тоже можно было: ощущать себя полноценными гражданами Первой Польской Республики поляки евреям не давали, тогда как СССР антисемитских порядков на своем новом западном форпосте не предлагал. Истина же в том, что жизнь населения под любой оккупацией не может не продолжаться, что от сотрудничества с оккупационной властью никому и никак уклониться нельзя и что сотрудничали с ней конкретные лица – как евреи, так и поляки, чья служебная деятельность, как правило, не носила преступный характер. Поэтому перекладывать на еврейские плечи совместный груз "коллаборации" совершенно некошерно.

Месть же и в отрыве от своего предмета настолько сладка, что полякам показалось: немцы за евреев не заступятся, так дадим же себе волю и поквитаемся с евреями за всё, а заодно и за распятие Христа. Нарратив словно приглашал поляков перейти от "слов", то есть словесных унижений, плевков и пинков, к "делу", то есть к безнаказанным грабежам, насилиям и убийствам.

К 22 июня 1941 г. стратегема "окончательного решения еврейского вопроса" перескочила с "изоляции" на "ликвидацию", и свой кровавый "бонус" на антисемитский беспредел одновременно получили литовцы, латыши и эстонцы в своих экс-республиках, украинцы в Галиции и поляки в "восточных кресах".

В "кресах" же самый известный погром – тот, что 10 июля 1941 г. состоялся в городке Едвабне, включенном немцами в округ Белосток, присоединенный к гау Восточная Пруссия, но при этом парадоксальным образом не включенном в Третий рейх. В Едвабне в начале века насчитывалось около 10 тыс. жителей, из них больше половины – евреи.

Свою "известность" этот погром приобрел вполне заслуженно: он был самым массовым (интервал оценок числа жертв – от 300 до 1600) и самым садистским. Сначала поляки убивали евреев тайно и по одному-два. А 10 июля они заперли евреев в большом овине и подожгли его с четырех углов. После чего, не теряя времени, убийцы превратились в мародеров и разграбили дома жертв, не переставая при этом продолжать убивать евреев, обнаруживших себя и избежавших овина.

Зверский погром в Едвабне – самый известный, но далеко не единственный в "восточных кресах" в июне-июле 1941 г. Хуже того: не локальный эксцесс со стороны кучки одержимых католиков, опьяненных новым уровнем антисемитской вседозволенности, а часть межрегионального мейнстрима. "Восточные кресы" тогда как с цепи сорвались, и Едвабнe был тут даже не в первопроходцах!

По данным польского Института национальной памяти, там и тогда задокументировано не менее 30 случаев массового насилия над евреями, в которых, – разумеется, с молчаливого согласия немцев, но без их прямого участия, – действовали исключительно поляки. Из них 23 случая – это массовые погромы с избиениями, ограблениями и убийствами, но, возможно, были и другие, оставшиеся не зафиксированными, случаи.

В первые недели немецкой оккупации – практически все лето 1941 г. – собственно немецкой власти в этих городках не было: повсеместно формировались польские городские или сельские советы, а за порядком следила так называемая польская гражданская стража, немцы лишь изредка наведывались для контроля.

Нападения на евреев начались сразу же после отступления Красной армии. Поначалу, как казалось, они носили спорадический и стихийный характер. Погромщики находились во всех слоях населения, но инициатива, как правило, исходила от кого-то из польской интеллигенции, а у остальных это встречало самый живой отклик.

В Райгруде евреев поначалу убивали по ночам и по одному. В убийцах просыпался звериный садизм, и самым распространенным орудием убийства стала тогда обычная штыковая лопата.

30 июня в Райгруде появились немцы, приказавшие собрать оставшихся евреев – от 40 до 60 человек – на рыночной площади. Там их заставили раздеться, построили по четверо и голыми провели через весь город колонной, во главе которой поставили красивую еврейку с красным знаменем в руках. За городом, в ближайшем ельничке, их избили штакетником и дубинками, а потом расстреляли. Особо живучих добивали лопатами, а одного закопали в землю наполовину, – чтобы "присматривал за остальными евреями". Нескольких евреев утопили в близрасположенном озере.

В занятом немцами 27 июня Гонёндзе поляки убили 217 евреев, из них несколько десятков – в первые же дни оккупации. Временное управление городом было в руках сформированного накануне польского горсовета, первым делом постановившего срочно провести еврейскую перепись. 4 июля, после прибытия в Гонёндз из соседнего Осовца нескольких немецких офицеров, все евреи были собраны на рыночной площади. Горсовет указал на 30 евреев-"большевиков", обвиненных в сотрудничестве с Красной армией. Жестоко избив, их заперли в подвале одного из магазинов, а потом увели на еврейское кладбище, где всех порешили. Били перед этим металлическими прутьями и, полуживыми, сбрасывали в вырытую яму. Остальных евреев-мужчин разделили на "рабочие бригады" и заперли в сарае: им было назначено стать рабочей силой для местных крестьян.

В следующие две недели снова происходили убийства, грабежи и изнасилования – уже не "большевиков", а всех без разбора, и немцы этому никак не препятствовали. Фактически еще один погром произошел в ночь с 21 на 22 июля, когда немцы решили создать здесь гетто. Польская гражданская полиция убила тогда более 20 евреев, а других подвергла пыткам и насилию. Вместе с телами замученных несколько человек были погребены заживо на так называемой "Холерной горке". Уцелевшие – около 1300 евреев – были депортированы из Гонёндза в еврейское гетто в Простках, близ Граева.

Местный юденрат обратился тогда к немцам, дислоцированным в Осовце, за помощью и защитой от охваченных безумием соседей. Командир гарнизона даже прибыл на место и судил поляков, приговорив к смерти 17 из 70 обвиняемых. Но не за убийства евреев, а за грабеж их имущества, формально считавшегося собственностью Рейха.

В тот день, когда немцы оккупировали Вонсош, они сожгли синагогу, после чего оставили городок польскому самоуправлению, состоявшему исключительно из патриотов-националистов. Состоявшийся здесь 5–7 июля погром был тщательно спланирован. Заготавливались кованые дубинки, затачивались лопаты. Для закапывания трупов был подобран красноармейский противотанковый ров, озаботились даже запасом гашеной извести, чтобы от трупов не распространилась зараза. Погибло здесь самое меньшее 250 евреев, а максимальная из оценок говорит о 1200 жертвах.

О погроме в Радзилове, где на 22 июня 1941 г. проживало около 800 евреев, подробно сообщает и сам Гросс. Первые издевательства и убийства евреев начались здесь еще 24 июня и продолжались ежедневно, но решающей вспышкой насилия стало 7 июля, когда в Радзилов подтянулись поляки из Вонсоша, только что погромившие евреев у себя. По некоторым свидетельствам, 500 радзиловских евреев из 800 были убиты так же, как и вдвое-втрое большее их число через два дня в Едвабне. Так, Радзилов стал своего рода прелюдией к Едвабне, куда, кстати, поляки из Вонсоши по-соседски тоже наведались.

Источник: "Еврейская панорама"