“Нигде, ни в одном месте не чувствуешь так бренность существования, как здесь, - думаешь невесело, бродя по рынку и глядя на развалы всевозможных вещей. - Ничто не убеждает так воочию, что все “прах и тлен””.

Даже на кладбище мне не приходили такие мысли. И, вправду, кладбище “милосерднее”, - вспомнилось выражение Гоголя, хоть он и писал это совсем по другому поводу. Вещи - они не молчат, как молчат могильные плиты. Они куда красноречивей их. А эти вещи - старинные и новые, одежда и утварь, изделия восточных ремесел и европейские - говорят еще больше. Ведь в них история алии, как близкой, так и далекой, в них стиль и характер людей, с которыми они когда-то вместе прибыли на Землю Обетованную. И это вносит какое-то смятение в твои чувства.

На земле вороха одежды. Вперемежку с джинсами модных “лейблов” и нейлоновыми куртками люминесцентных цветов -толстые шерстяные кофты замшелых времен, красивые плюшевые покрывала, скатерти, пожелтевшие на сгибах, с комплектом столовых салфеток. Поодаль стоптанные сандалии и фасонистые узконосые туфли, рабочие башмаки с облупленными носами в белах каплях извести и гламурные женские сапоги, отливающие голубым и розовым глянцем.

Среди этого многоцветья, залитого солнцем, с каким-то отчужденным видом висят зимние пальто с меховыми воротниками и темные шубы.

Удивляет огромное количество посуды, - чайных, кофейных и столовых сервизов с торговыми марками Англии, Франции, Италии, Португалии. Мне, выросшей после войны, помнились еще алюминиевые миски и кружки, служившие в то время обеденными приборами.

При взгляде на эти столовые сервизы с их фигурными супницами, соусницами и массой других предметов неясного назначения воображение рисует аристократические дома, высокородных хозяев, чопорную атмосферу традиций. Но патина времени, которая лежит на всех этих сервизах, оставляя их нетронутыми, заставляет смотреть на них как на музейные экспонаты. Канувшая в прошлое жизнь… Ушла и алюминиевая эпоха, напоминающая о себе разве лишь реквизитом военных фильмов. В обиходе посуда одноразового употребления - эфемерность бытия вызвала к жизни и эфемерность вещей.

На фоне этого фарфорового великолепия совсем теряются хрустальные вазы отечественного производства и вазы из знаменитого чешского стекла. Но взгляд выхватывает их из множества предметов, как бывает, когда выхватываешь из толпы лица своих давних знакомых. Когда-то эти вазы ставились на видное место в квартирах, услаждая глаз хозяев и вызывая лестное чувство от их приобретения.

“Блошиного” рынка нет без восточной экзотики. Серебряные чайники и кофейники, подносы с их миниатюрными, почти игрушечными приборами, медная чеканка с очертаниями рисунков, размытых временем и оставившим по себе желто-зеленые разводы, красный атлас подушек, расшитый золотым шнуром - все выглядит как антураж к сказкам Шахерезады.

Но, я, не задерживаясь, иду дальше. Мимо чего я не могу пройти, так это мимо глиняных горшочков. Моих знакомых уже не удивляет, когда они видят квартиру, сплошь уставленную горшочками - маленькими и большими.

Для меня в них - необъяснимая притягательность. Это чувство на уровне ирреального, ощущения, что глина - живая. Наверное, есть в этом чувстве что-то от того, кроющегося в глубинах памяти древнего сознания, которое одушевляло все живое и неживое.

Останавливаюсь возле картонных коробок с книгами. В одной плотно прижаты друг к другу тома Диккенса, в других - Чехов, Золя, Достоевский, Толстой - всех не перечислить.

Вспомнилось, как захватило дыхание, когда я увидела это в первый раз. Глаза разбежались: что выбрать, на чем остановиться?

(Раньше, когда я приходила к своей подруге, то с завистью смотрела на шкафы, заставленные подписными изданиями. Ее отец, тогда работник Госплана, просто ставил галочку на списке выходящих изданий, который ему приносили. Вот так просто, без всяких очередей и дежурств по ночам).

Сейчас эти коробки с книгами - привычная картина. Но, к чему я не могу привыкнуть, так это к виду томиков - Пушкина ли, Баратынского - которые хозяин оставил к концу дня вместе с мусором и битым стеклом. Они разбросаны посреди пустого рынка, и ветер треплет их страницы.

Вокруг много “дамских” романов, пестрящих разноцветными обложками. Это новомодные авторы: Дарья Донцова, Татьяна Устинова, Полина Дашкова. Но взгляд задерживается на книжке в бесцветном переплете, похожем, как близнец, на школьную “алгебру” или “физику”, по которым мы все учились: Михаил Бубеннов “Белая береза”. Беру в руки этот реликт прошлой эпохи, листаю.

За спиной слышу насмешливый голос: нашла, что читать. Но как не понять и нужно ли это объяснять, что дело не в названии, а в людях, в этой их какой-то неистребимой потребности в книге. И если других книг не было, вместе со всем скарбом они везли “Белую березу” или “Кавалера Золотой звезды”.

В эпоху всеобщего дефицита книг было мало. Одно время ввели продажу книг по талонам на сданную макулатуру. Книжки привлекали красивыми переплетами с золотистыми буквами и интригующими названиями: “Негоже лилиям прясть”, “Железный король”, “Яд и корона”. Однажды меня чуть с ног не сбила в дверях магазина тетка с дерматиновой сумкой, которая бросила на ходу: “Дрюона дают”.

Я тоже заразилась общим ажиотажем и как-то вместе с дочкой повезла на санках целую кипу старых газет и журналов в надежде приобрести детям сказки Астрид Линдгрен. Но, к моему огорчению, дали талон на “Графиню де Монсоро”. Я не знала, что талоны тоже “спускались” по разнарядке: одни в центр, другие в “спальные” районы. Чтобы получить талон на “сказки”, надо было тащить всю эту кипу в другой пункт приема, который неизвестно где находился.

Но и с этим талоном не повезло, в магазинах “графини” не было - обычная в те времена “непропорциональность” между спросом и предложением. Талон так и пропал, больше я этих попыток не повторяла.

И надо же, вот она - удивительная превратность книжной судьбы! Через двадцать лет, за тысячи километров от приемного пункта макулатуры - очутиться здесь, в Хайфе, на книжном развале. Наконец-то, я увидела эту “графиню”, имя которой мне было так памятно.

Здесь и детские книжки. По сравнению с яркими красочными книжками израильских издательств они - как их бедные жалкие родственники. Поднимаю одну из них. Знакомое издательство “Малыш”: газетная бумага, ни единой картинки. И это для детей! Когда я читала ребенку “Аленький цветочек”, то, помню, как он в нетерпении заглядывал за страницу: какой это, аленький цветочек, а где чудовище? Но голубоватые виньетки, обрамлявшие страницы вместо картинок, ничего не сулили ребенку.

Рядом с книжками - груда фотографий. Я никогда их не рассматриваю, проходя мимо и боясь ненароком на них наступить. Но каким-то боковым зрением вижу запечатленные на них лица: стариков и детей, супружеских пар и семей в их полном составе. Многие фотографии вставлены в паспарту. Паспарту… Когда-то я захотела увеличить фотографию своей мамы и вставить ее в рамку. Тогда впервые услышала это слово, которое непонятно как надо было соединять с другими словами.

Вместе с черно-белыми во множестве разбросаны цветные фотографии с пальмами, морем, достопримечательностями Израиля и альбомы в гладкой полиэтиленовой оболочке. Среди них старинные фотоальбомы в массивных рифленых переплетах и с твердыми пожелтелыми листами. Разверстые, они беспомощно лежат на земле и словно взывают к кому-то в безмолвном крике своих разъятых листов.

Время от времени на рынке появляются тематически подобранные книги: по истории, философии, музыке вместе с альбомами нот. На них лежит особая печать. Это целые собрания книг, тщательно выбранных, привезенных с собой.

Больше всего книг по медицине, и в этом тоже истории алии - врачи были и остаются ее неотъемлемой частью. Здесь книги по различным медицинским специальностям: нефрологии и детским болезням, хирургии и неврологии. Сегодня видишь одни, завтра - другие. И эта их поступательность и неизменность, с какой они появляются, говорит о неотвратимости времени. Каждое такое собрание - оставленный след ушедшей жизни.

Перебираю книги по психиатрии: справочник по международной классификации, зарубежные издания по шизофрении, психотерапии, гипнозу. Как своих старых знакомых встречаю имена Крепелина, Кречмера, Ганнушкина. Но к радости от встречи с ними примешивается мысль об их прежнем владельце…

Но как захватывает дух, когда я вижу книгу, о которой раньше и мечтать не могла! Вот и на этот раз повезло - попалась редкая книга по психологии. Протягиваю ее продавцу с вопросом: “кама зэ оле” (сколько стоит?). Он вертит ее в руках для приличия и отдает за три шекеля.

Домой я возвращаюсь счастливая. Иду по узким улицам нижнего города, где меня окружает тишина и безлюдье, особенно разительные после шумного рынка. По сторонам каменные руины и здания, бывшие когда-то арабскими домами: стены с черными провалами стрельчатых окон, арки, заложенные кирпичами, ажурные решетки полуобвалившихся балконов. И только одни деревья, вырастающие, кажется, прямо из каменных стен, украшают их кроной, как живой лепниной, или тянутся кверху в своем неудержимом росте.

Источник: "МАСТЕРСКАЯ"