x
channel 9
Автор: Майя Гельфанд Фото: 9 Канал

Яаков Гутерман: "Польский народ – и жертва, и палач". Интервью по субботам

Голодной ледяной зимой 43-го года молодая женщина по имени Владислава Дуда и ее семилетний сын Сташек ехали в поезде. Их путь пролегал через всю страну. Они доезжали до конечной станции, до границы с Германией, а потом отправлялись обратно. Так проходил месяц за месяцем. Путешествие на поезде по оккупированной немцами Польше удовольствия не доставляло, но их гнали страх и острое желание выжить. Они знали, что обречены кочевать и быть вечными изгнанниками на этой земле, которая совсем недавно была их единственной родиной. В одной из таких поездок они подслушали разговор двух добропорядочных пани:

- Гитлер, конечно, сволочь последняя, - сказала одна из них своей соседке. – Но все-таки кое-что полезное он сделал. Он избавил нас от этих жидов.

Услышав эти слова, семилетний Сташек поклялся себе, что, если ему удастся остаться в живых, он сделает все, чтобы больше никогда не услышать слова "жид". Мой сегодняшний собеседник – сионист, писатель, художник и даже немного певец Яаков Гутерман.

- Яаков, ваша история по-настоящему уникальна. Вы родились через два года после прихода к власти Гитлера, и ваша семья чудом уцелела во время войны.

- Нет, моя семья погибла. Большая еврейская семья, которая насчитывала несколько десятков человек, погибла. Спаслись только мы с мамой и две тёти, сёстры моего отца, которые успели убежать из Польши в Советский Союз. Все остальные были уничтожены в лагере Треблинка.

- Вы были единственным ребенком в семье?

- Да, поэтому я такой избалованный.

- А как вам удалось выжить? Я читала, что вас спасла польская семья…

- Это неправда. Если бы нашлась такая семья, то нам бы не пришлось пройти через тот ад, который мы пережили. После вторжения нацистов на территорию Польши нас выгнали из дома и поместили в гетто в городе Плоцке. Мой отец с самого начала понимал, что немцы начнут убивать евреев, он уговаривал знакомых и родственников бежать как можно скорее. Но ему не верили. Однажды даже пришли члены Юденрата и пригрозили расправой, если он не прекратит сеять панику среди населения. Он с самого начала понимал, чем это кончится, и пытался найти способ спасения.

- Почему же вы не бежали в Советский Союз вместе с его сестрами?

- Возможность сбежать в СССР была открыта перед евреями Польши в течение всего лишь нескольких недель в самом начале войны. Те, кто понимали, что будет происходить, и успели бежать, сумели спастись. Но на границе между Польшей и Советским Союзом их ожидал допрос у офицера. И важно было правильно ответить на его вопросы. Обычно он спрашивал: "Вы собираетесь вернуться в Польшу или планируете получить советское подданство?". Если беженец отвечал, что собирается обратно в Польшу, то его прямиком отправляли в лагерь. Если же просил гражданство, то ему с радостью давали и отправляли куда-нибудь в Азию.

- Что было безопасно по тем временам.

- Да, таким образом эти счастливчики смогли спастись. Мы этого сделать не успели и остались в Польше после вторжения немецкой армии. Мы оказались в страшной ловушке, из которой не было выхода. Ведь немцы все продумали заранее. Они создали такую систему, при которой было некуда бежать и неоткуда ждать спасения.

- Но вам все-таки помогли…

- Да, это случилось летом сорок второго. Мы познакомились с прекрасным человеком, поляком, который отдал моей маме, совершенно бесплатно, копию свидетельство о рождении своей двоюродной сестры. Она получила имя Владислава Дуда. Этот документ по сути спас нам жизнь. Слава Богу, тогда не было компьютеров.

- Внешне она была похожа на польку?

- Да, она была красавица с европейской внешностью, прекрасно владела польским языком. Потом нам удалось купить еще два фальшивых паспорта. Папа стал Здиславом Павловским, а я – Сташеком Дудой, сыном Владиславы. Папе повезло меньше. Он был очень похож на еврея, и все его попытки скрыть это не очень-то помогали. Он даже отрастил усы, как у Иосифа Виссарионовича, но знающие люди мигом определяли, что он – еврей.


- Где вы скрывались?

- Мы никогда не оставались на одном месте больше нескольких недель. Скитались под видом добропорядочной польской семьи католиков. Из деревни в деревню, из города в город. Мы всегда жили в страхе перед тем, что польские соседи про нас пронюхают и выдадут властям. Однажды к нам пришли соседи и заявили: платите тридцать тысяч злотых, иначе завтра же здесь будет гестапо. Отец отказался, дал одному из шантажистов в морду и бросился в окно, при этом получив тяжелые травмы. В другой раз, когда я остался дома один, залезли грабители, напали на меня, стянули штаны и увидели то, что они там увидели… Было бессчетное количество таких историй, нам пришлось пережить очень много страха. Нам приходилось изворачиваться, находить выход из самых опасных ситуаций. И еще нам потребовалось очень много удачи, еврейского "мазаля", чтобы остаться в живых. Понимаете, все держалось на волоске. Мы не знали, наступит ли для нас завтра.

- Каждый прожитый день – это маленькое чудо.

- Да, это чудо.

- Вы ходили в костел?

- Мы старались этого не делать без нужды, вообще не выделяться.

- А как вам, маленькому мальчику, объяснили, что нужно молиться христианскому Богу?

- Я был умным мальчиком. Мне показали, как осенять себя крестом. Научили молитвам. Объяснили, что я должен любить "матку боску". Я должен был исполнять роль верующего католика. Но, в отличие от многих детей, которые потеряли еврейскую идентичность, я всегда знал, что я еврей, а это – только временная роль, которую я играю.


- Сколько времени это продолжалось?

- До сорок четвертого года. Тогда уже евреев не осталось. Они были уничтожены. Мы вернулись в Варшаву, где в то время развернулся террор против поляков. Это была атмосфера абсолютного ужаса, дикого разнузданного насилия. Мой отец вступил в ряды польского подполья, Армии Крайовой. Он изредка появлялся дома, чтобы принести маме деньги и рассказать о том, какие вести приходят с фронта.

- А где ваш отец находил деньги?

- Еще до войны у него была небольшая вязальная фабрика. Они вязали свитера, носки, шарфы. А во время войны ему повезло. Настоятельница монастыря, с которой он был знаком, предложила ему поработать в монастыре.

- Она знала, что он еврей?

- Конечно. Это был абсолютно героический поступок, потому что она рисковала не только своей жизнью, но и жизнью своих монахинь. А потом одна из сестер рассказала ему, что едет навестить родню в деревню. Он не растерялся, тут же предложил ей денег с тем, чтобы она забрала меня с собой.

- И вы уехали из Варшавы?

- Да. У меня была прекрасная жизнь в деревне. Я там отъелся, надышался свежим воздухом и наигрался.

- А в это время в Варшаве произошло восстание?

- Да, но я об этом ничего не знал. И вот однажды ко мне подошла молодая, очень милая монахиня и сказала: "Сташек, мне нужно с тобой поговорить. В Варшаве восстание, страшное побоище. Ты знаешь, как сильно я люблю твоих родителей, но я не верю, что они могли остаться в живых. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Поэтому давай мы завтра пойдем с тобой к священнику. Он тебе покапает немного святой водой на голову, это не больно. И ты будешь спасен. Я хочу, чтобы до конца твоих дней за тобой стояло множество твоих сестер и братьев". Я почувствовал, как меня душат слезы, ощутил их соленый вкус во рту. Но ответил ей так: "Спасибо вам большое, но я родился евреем и хочу оставаться евреем".

- Смелый поступок!

- Да идиотский, наглый поступок!

- Но вы действовали так, как велело вам сердце.

- Я действовал вопреки здравому смыслу. Но в тот момент я считал, что если отвечу по-другому, то стану предателем. Я предам умерших родителей, дедушек, бабушек, всех тех, кто погиб только потому, что они были евреями.

- Итак, вы отказались креститься. Что было дальше?

- Мне пришлось переехать в другую деревню, потому что эта монахиня не могла оставить меня у себя. Там я пас коров, пил парное молоко, учился ездить на лошади, играл с детьми. Единственное, чего я не мог себе позволить – это снять штаны, чтобы окунуться в пруд. Я понимал, что выдам себя. Поэтому пока все дети плавали, я стоял в сторонке. Однажды вечером заходило солнце, я гнал коров с луга обратно в хлев. И вдруг на другом конце маленькой речушки, которую я должен был перейти, увидел фигуру женщины. Она была хорошо одета, в красивом костюме серого цвета. Для нашей деревни это было совершенно нетипично. Мы ведь ходили босиком в драных штанах. А тут – женщина в костюме. Сердце мое заколотилось, я подбежал к ней…

- Это была мама?

- Да, это была она… Мы долго стояли, плакали, обнимались. Ведь я, оказывается, не один на этом свете! Мы не могли расстаться. Наконец я спросил: "А где папа?". "А папы больше нет", - ответила она мне.

- Он погиб?

- Да. И как она не умоляла его, как ни упрашивала, он был непоколебим. Он добровольно участвовал в восстании. Он сказал: "Я обязан это сделать, чтобы отомстить немцам". И он был счастлив. Ему выдали форму, оружие, польский флаг, он чувствовал себя настоящим солдатом. И в первый же день восстания он был убит.

- Но он успел написать книгу.

- Да, совершенно необыкновенную книгу, у которой совершенно необыкновенная судьба.


Мой отец совершенно случайно не родился в эпоху Возрождения. Потому что он был уникальным человеком. Он писал пьесы, сочинял стихи, прекрасно рисовал. Кроме того, он был технически одаренным, он самостоятельно собрал радиоприемник. И он начал писать книгу на маленьких обрезках бумаги, которые находил в типографии. Это автобиографический роман, который он писал в гетто Плоцка на протяжении пяти месяцев. Вы представляете, что это было в сорок втором году? Ведь если бы их обнаружили, его бы расстреляли на месте! Эти бумажки он складывал в маленькие рулоны и засовывал в бутылки. Запечатывал их и прятал в разных местах. Одна из этих бутылок чудом сохранилась. И вот, спустя двадцать лет, господин Шешняк, тот самый, который когда-то снабдил маму фальшивыми документами, решил сделать ремонт в доме. И когда он поднял полы, то увидел бутылку. Сначала он ничего не понял, а потом, когда ее вскрыли, он вспомнил, что в сорок втором году в этой комнате скрывался мой отец, который оставил эти записи.

- Потрясающе!

- Он знал, что мы с мамой пережили войну, потому что каждый год мама высылала ему ящик с апельсинами. Но в том году посылка не пришла.

- Почему?

- Потому что мама умерла.

- И что стало с бутылкой?

- Бедный пан Шешняк ждал-ждал и умер. Квартиру продали, но его невестка, уезжая в другой город, захватила с собой эту бутылку. На всякий случай. Каждый раз, когда я рассказываю об этом, я сам себе не верю.

- Действительно, это чудо.

- В семьдесят восьмом году мне прислали газету из Польши, где был описан такой случай: в городе Радом нашли странную бутылку, в которой обнаружены дневниковые записи на идише. Но почему Радом? Ведь мы там никогда не были! Тогда я не поверил, что это может быть бутылка, которую спрятал мой отец. И только в девяностом году, когда мне предложили снять документальный фильм об отце, мы отправились в Польшу. Прошли по всем местам, где мы скрывались. И вот пришло время ехать в Радом. Я отказался наотрез, ведь я помнил, что мы там никогда не были. Но я попросил своего хорошего друга, кинематографиста, разузнать что-нибудь про эту бутылку. И он поднял на уши все свои связи и выяснил, что произошло. И когда я наконец увидел эту бутылку, достал записи, написанные мелким папиным почерком, я был очень взволнован. Я вспоминал все, что нам пришлось пережить.

- Эта книга вышла на многих языках.

- Да, ее перевели на восемь языков, включая иврит. Лучшие европейские издательства взялись опубликовать ее.

- А вы рисовали для нее иллюстрации, ведь это ваша профессия.

- Да. И это была самая сложная работа в моей жизни.


- Как вы стали иллюстратором?

- Я всегда любил рисовать. Но я работал учителем литературы и ТАНАХа в школе много лет. А потом ко мне начали обращаться с просьбой нарисовать картинки для разных детских книжек. Причем не просто какие-то малоизвестные авторы, но лучшие: Двора Омер, Левин Кипнис и другие. Так, постепенно, я стал профессиональным художником. Я до сих пор востребован, у меня уже вышло более ста семидесяти книг.

- А как вы относитесь к закону о запрете упоминания о связи польского народа с преступлениями нацизма?

- Плохо отношусь. Это популистский, вредный закон. Этот закон призван потешить национальное самолюбие поляков. А наш премьер-министр, подписав совместное заявление с польским премьером, только поддержал этот идиотский закон. Я считаю, что политики не должны лезть в историю. Особенно такие политики-популисты, как эти двое. Они в ней ничего не соображают. Пусть они мне не рассказывают, что было во время войны и как вели себя поляки. Я это все испытал на своей шкуре.

- И что вы, как человек, который видел своими глазами, что творилось в Польше во время оккупации, думаете?

- Я думаю, что польский народ одновременно и жертва, и палач. Ведь не забывайте, что во время войны погибло три миллиона поляков. И они были следующими в очереди на тотальное уничтожение после евреев. Кроме того, польское государство официально не участвовало в убийстве евреев. Большая часть польского общества не сотрудничала с нацистами. Немцы их и за людей-то не считали, потому что славяне, по их мнению, должны были быть рабами арийцев. Но я не снимаю с них ответственности. Главное преступление поляков перед евреями в том, что они не проявляли даже минимального сочувствия. Про помощь я уже не говорю, потому что любая помощь могла закончится расстрелом. Но даже жалости они не проявляли к евреям, и этого я простить им не могу. Многие даже радовались тому, что Гитлер извел всех евреев Польши. Были тысячи, десятки тысяч случаев, когда поляки сдавали евреев немцам, убивали их из жадности, а иногда и просто так. Хотя, конечно, у меня были и остались польские друзья. Нельзя забывать и о том, что более шести тысяч поляков были признаны праведниками мира, и я считаю их большими героями. Я считаю, что нужно говорить правду. Любой уважающий себя народ должен говорить правду. И польский народ не исключение.


- Яаков, в Израиле с вами случилась еще одна трагедия.

- Да, главная трагедия в моей жизни.

- Ваш сын Раз погиб во время Первой ливанской войны.

- Да, его смерть, как удар острым мечом, разделила мою жизнь на две части.

- После этого вы написали письмо руководителям государства Бегину и Шарону и стали одним из организаторов и вдохновителей протеста против их политики.

- Это националистическое правительство развязала никому не нужную войну, послала наших детей на смерть, и я не мог молчать об этом. Они собирались наводиться порядок в Ливане, и это Армия обороны Израиля!

- У вас было ощущение, что эта война неоправданна?

- Конечно. Это была провальная война, которой Израиль до сих пор стыдится. Но она стоила жизни моему сыну. Поэтому я участвовал в многочисленных демонстрациях, акциях протеста. И сейчас, через тридцать шесть лет, я считаю, что был абсолютно прав.

- Вы думаете, что он погиб напрасно?

- Да. Прекрасный парень, ему был всего двадцать один год, ему бы жить да жить…


Раз с сестрами


- Вы верите в возможность мирной жизни для народа Израиля?

- Главный урок, который я вынес из своей жизни – никогда не оценивать человека по национальному признаку. Человека нужно оценивать по его человеческим качествам, а не по национальным. Я уже много лет состою в Форуме семей, потерявших родных. Это организация, которая объединяет израильтян и палестинцев ради достижения мира. Там прекрасные люди. Но в последние годы я стал терять надежду на мир. Наша поселенческая политика, раздувание образа врага, пропаганда – все это не оставляет больших шансов на достижение успеха. Сегодня любой, кто говорит о возможном заключении мирного договора с палестинцами – враг народа.

- Но ведь Израиль страдает от палестинского террора.

- В этой войне нет безвинных праведников. Виноваты все. Обе стороны, и наше националистическое популистское правительство, и их руководство, делают все для того, чтобы никогда не решить эту проблему. Ведь что такое "мир"? Заключить мир – значит, уйти с оккупированных территорий.

- Но из Газы мы ушли.

- Разве это уход? Это бегство. Не заключили договор, не дали им свободы передвижения. Ведь они десять лет в блокаде, как можно говорить о том, что мы ушли! Я говорю о настоящем мире между двумя народами. А примирение – это всегда болезненно.

- Вы видите лидера, который может привести нашу страну к миру?

- Нет. Самое трагичное, в моем понимании, что наша пропаганда убедила нас в том, что не с кем разговаривать и некому верить.

- А вы думаете, что можно верить?

- Я думаю, что если бы Рабин был жив, мы жили бы в другом мире. Я каждый день думаю об этой трагедии. Каждый раз, когда я вижу солдата в черной рамке – я думаю об этом. Что делают с нашими солдатами? Ведь они превратились в жандармов, которые ночью заходят в чужие дома, устраивают обыски, избивают.

- Вы не потеряли веру в людей после всего, что вам пришлось пережить?

- Нет, абсолютно нет. Я верю в то, что человек – это прекрасное творенье Божие. Ведь если люди создали столько красоты, как они могут быть плохими? Я не могу жить без поэзии. Я обожаю Цветаеву, Ахматову, Пастернака.

- И вы их читаете в оригинале?

- Конечно. Я всю русскую литературу читаю в оригинале. Кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел, Толя пел, Борис молчал, Николай ногой качал. Дело было вечером, делать было нечего. Галка села на заборе, кот забрался на чердак. Тут сказал ребятам Боря просто так: "А у меня в кармане гвоздь. А у вас?" Знаете это?

- Конечно. Михалков.

- Человек – это прекрасное создание. Только те, кто одержим бесами национализма и расизма, не дают ему жить в мире и согласии. Я много лет водил экскурсии по лагерям смерти. И каждый раз я говорил тем, кто был со мной: "Постойте здесь молча, подумайте, сколько горя может принести один человек другому, если возомнит себя лучше него". Не важно, кто он: русский, палестинец, немец, поляк. Человек должен быть человеком. Иначе ради чего жить?

В гостях у Яакова Гутермана мы ели приготовленный мной медовик.

authorАвтор: Майя Гельфанд

Профессиональная домохозяйка, автор книги "Как накормить чемпиона"
comments powered by HyperComments