Вспышка антиправительственных выступлений в десятках иранских городов в конце декабря имела некоторые общие черты с антимонархическим движением сорокалетней давности, которое в феврале 1979 года привело к падению монархии, существовавшей в Иране более 25 веков. И тогда, и сейчас поводом к началу волнений стали события регионального масштаба: в январе 1978 года полиция жестоко разогнала в Куме демонстрацию протеста против злой статьи об аятолле Хомейни, а в декабре 2017 года жители Мешхеда вышли на улицы, протестуя против 40-процентного подорожания куриных яиц. Дальше события прошлого шли по нарастающей — с кровопролитием и подавлением массовых демонстраций. Нынешние протесты стали хотя и широкими в географическом плане, но не слишком бурными — и вскоре стихли.

За сорок лет страна изменилась кардинально, и дело не только в том, что ее население выросло с 36 миллионов до более чем 80. Нынешнее поколение понятия не имеет о шахском правлении и его отличии от исламской республики. Принципиально иной стала и цель, которая встанет перед любым иранским антиправительственным движением.

В 1978 году пришлось свергать режим политический, а сейчас, если кто-то и задумает свержение, то бороться придется не просто с политической системой, но с принципами, установленными исламом (как его понимают иранские шииты). В стране, где подавляющее большинство жителей исповедует мусульманство, борьба против исламского строя будет расценена как вероотступничество. Не будем забывать, что, по заветам пророка, выход из ислама карается смертью. Рано или поздно стране придется пойти по пути секуляризации и развития демократических принципов, когда население осознает, что отказ Ирана от глобализации и застой на позициях средневековых верований в противовес сотрудничеству с передовыми экономиками — это консервация отсталости. Но путь этот будет нелегким и очень небыстрым.

Шахский Иран не был похож на Исламскую Республику Иран. С 60-х годов прошлого века Мохаммед Реза Пехлеви вел страну к тому, что он называл “великой цивилизацией”. В рамках радикальной “белой революции шаха и народа” он покончил с остатками феодальных отношений и сделал Иран капиталистическим государством с развитой промышленностью, современной системой образования, мощной армией. В региональном отношении Иран был самым сильным игроком и реальным оплотом стабильности на Ближнем Востоке. Шаху удалось наладить прекрасные отношения со всем миром, от США до Советского Союза.

Однако, в отличие от, например, “революции Мэйдзи”, которая перевела Японию из феодализма в капитализм, шахские реформы имели две особенности, ставшие в конце концов причиной падения монархии. Во-первых, переход к новым отношениям осуществлялся силовыми методами диктатуры, через подавление любых проявлений демократии. А во-вторых, современные производственные отношения строились без учета того, что они высвобождают огромные массы людей, которые не находили себе места в новом Иране. Это миллионы бывших батраков, издольщиков и мелких крестьян, которых заменили крупные механизированные сельские предприятия. Это получившая хорошее образование молодежь, не имевшая возможности найти достойную работу: передовой высокотехнологичной промышленности не нужно столько рабочих рук. Тегеран обрастал трущобами сквоттеров, бежавших из деревень, а студенты в университетах видели причину бед в тирании, а спасение — в левых идеях. Ситуация усугублялась антишахским настроем исламского духовенства, тем более что сам шах не только не искал опоры у богословов, а называл их “дерьмом, копошащимся в собственном дерьме”.

В декабре 1978 года, когда я прилетел в Тегеран из Дамаска чуть ли не последним рейсом перед тем, как воздушное сообщение было прервано забастовками, я не узнал Иран. В 1971 году на “параде веков” в Персеполе и на открытии огромного нового стадиона в Тегеране сотни тысяч иранцев скандировали: “Шах вечен!” Теперь стены и заборы был расписаны словами “Смерть шаху!”.

Этот короткий и всем понятный лозунг объединил на время самые разные силы: и люмпен-пролетариат трущоб, и исламских богословов, и образованные слои населения, и, главное, молодежь. Наконец, к движению присоединились и рабочие нефтепромыслов, которым бастующие служащие перестали переводить зарплату. Режиму настал конец, а власть перешла в руки единственной структуры, которая имела и относительно единый центр, и разветвленную сеть на местах, и популярного в народе лидера — аятоллу Хомейни. Другим участникам революции, рассчитывавшим на демократические свободы, пришлось потесниться, умолкнуть или переселиться в тюремные камеры.

Нынешний режим в Иране не строит никакую “великую цивилизацию”, как это планировал сделать свергнутый шах. В отличие от шаха, поддерживавшего мирные конструктивные отношения с соседями и со всем миром, исламская республика занялась экспансией, направив своих эмиссаров и вооруженные формирования в Ирак, Сирию, Ливан и Йемен и поддерживая организации, которые заслуженно считаются террористическими. Политический авантюризм привел к экономической изоляции и к длительному периоду международных санкций. Расходы на военные действия отрицательно сказались на положении иранцев, породив недовольство, которое уже несколько раз выплескивалось в виде демонстраций на улицы. Несколько поправить ситуацию удалось только путем отказа от ядерной программы и компромисса с международным сообществом, но экономических и социальных проблем это не решило.

Как и сорок лет тому назад, в периодически вспыхивающих протестах участвуют очень разные группы населения с очень разными устремлениями.

Молодежь, которая во всех революциях играет огромную роль, то и дело проявляет недовольство своим положением и, в силу образованности и контактов с внешним миром, стремление к демократии и глобализму. Она, в частности, составляла ядро в выступлениях 2009 года в поддержку “либерального” духовенства. Именно в молодежной среде появляются радикальные лозунги отказа от сформулированного Хомейни главного принципа исламской республики — “наместничества богослова”, то есть верховной власти духовного лидера. Однако без поддержки в других слоях населения молодежное движение ограничено стихийными и в целом кратковременными вспышками протеста. Большинство иранцев за их лозунгами не идет.

Часть уличных выступлений, по свидетельству очевидцев, организуется разными крыльями духовенства. В Мешхеде, например, это были муллы во главе с местным аятоллой, который вместе с рядом видных исламских политиков придерживается крайне реакционных позиций. Демонстрируя народное недовольство политикой нынешнего президента Хасана Рухани и возлагая на “либералов” ответственность за экономические проблемы, эти деятели ратуют за изоляцию Ирана от Запада (стремясь закрепить власть за собой и, естественно, не забывая о своих материальных интересах).

Отвечая им, своих сторонников периодически выводят на улицы и муллы-”либералы”, готовые на компромисс и сотрудничество с международным сообществом во имя спасения страны от экономического краха. Выступления этой группы совпадают с позицией образованной молодежи, например, обе призывают прекратить тратить огромные деньги на вооруженное вмешательство в дела других стран и поддержку террористов.

На национальных окраинах Ирана, где этнические персы в меньшинстве, протесты против материальных невзгод принимают оттенки если не сепаратизма, то движения за предоставление расширенных прав азербайджанцам, курдам, белуджам, ларам, лорам, бахтиярам, арабам, туркменам и другим многочисленным этническим группам Ирана. До призывов к отделению от Ирана эти выступления не доходят.

Активных монархистов в Иране тоже не видно. Живущий в США наследный принц Реза Пехлеви выступает сейчас с призывами к армии и силам безопасности проявить солидарность с народом и помочь свергнуть нынешний режим, но особого воздействия эти призывы не имеют.

Иранские левые политики не играют сейчас в стране заметной роли. Это в 1978–79 годах в одном только Тегеране я насчитал 33 коммунистические партии разного толка (ныне покойный президент Хашеми-Рафсанджани говорил мне, что их двести), но сейчас просоветские, прокитайские и прочие левые организации поддержки не имеют даже среди образованной молодежи. Сказались и жестокое подавление, и распад социалистического лагеря во главе с СССР, и изменение китайского внешнеполитического курса.

Для части иранцев страшным преступлением СССР стало вторжение в соседний мусульманский Афганистан, для части — военные действия России в Сирии. Поэтому не случайным стало появление лозунгов “Смерть России!”

Не видно в Иране “пятой колонны” Запада и тем более “руки Кремля”. В 1978 году усилия США по поддержке шаха были непоследовательными, непродуманными и в целом импотентными. Москва для вида сохраняла нейтралитет, хотя исподволь и засылала в Иран своих агентов-подпольщиков. После победы исламских властей в СССР поспешили объявить Хомейни антиимпериалистом и проинструктировали свою агентуру, которая стала проводить курс на “односторонний союз” с хомейнистами (то есть просоветских леваков бросали в тюрьмы, а они продолжали выражать поддержку новому иранскому режиму). Сейчас и в Вашингтоне, и в Москве, и в европейских столицах ограничиваются ни к чему не обязывающими заявлениями по Ирану.

России трудно проводить какую-то связную политику в этой стране, в том числе по историческим причинам. Иранцы всегда чувствовали опасения по поводу целей большого северного соседа. Они потерпели поражение в нескольких войнах, уступили Российской империи часть своих земель, а позже пережили две попытки оторвать от Ирана провозглашенные с подачи из Москвы “советские республики” — прикаспийский Гилян в 1920 году и Иранский Азербайджан с Курдистаном во время и после Второй мировой войны, не говоря уже о советско-английской оккупации Ирана. Для части иранцев страшным преступлением СССР стало вторжение в соседний мусульманский Афганистан, а для части нынешнего населения — военные действия России в Сирии, куда огромные средства вкладывает и Тегеран. Не случайным поэтому стало появление на декабрьских митингах и демонстрациях лозунгов “Смерть России!”.

У протестного движения в Иране нет единого стержня — ни идеологического, ни негативистского (вроде лозунга “Смерть шаху!” в 1978 году). Интересы участников декабрьских выступлений 2017 года не просто разные. Они во многом конфликтные, и ожидать развития событий по революционному сценарию не приходится, тем более что любую оппозицию власти могут объявить антиисламской и расправиться с нею, при полной поддержке правоверных, будет относительно просто.



Источник: SNOB