x
channel 9
Автор: Борис Левенберг Фото: 9 Канал

“Всё время над чем-то тружусь”

- В интервью по случаю выхода твоей книги “Безродные патриоты”, помещённом в “Мы здесь”, я задал тебе много вопросов, и, хотя я знаю тебя много лет, вопросов у меня к тебе всё больше и больше. Возможно, они появляются по мере чтения твоих новых сочинений. Как бы то ни было, я решил, что твой юбилей – хороший повод задать новые вопросы. Раз отмечаешь день рождения, напомни, где ты родился?

- Хотя я занимаюсь точными науками, я не нахожусь во власти цифр и не думаю, что моё семидесятилетие что-то символизирует и означает больше, чем ещё один шаг к старению. Когда моему отцу исполнилось семьдесят лет, он начал подводить итоги своей жизни. Каждый день – работа, и потому итог ежедневный, который скучно подводить, да и жалко времени, ведь можно сделать что-то новое. Я родился 14 июля, в 158-ю годовщину Великой Французской революции в стольном городе Киеве, в родильном доме на улице Саксаганского, недалеко от дома, где проживал брат моей бабушки, друг и сослуживец моего дедушки со стороны мамы Борис Осипович Поволоцкий. О его сыне Марке, погибшем в двадцатилетнем возрасте в 1941 году в боях в Эстонии, фотография которого в военной форме стояла перед моими глазами всё детство, я написал очерк “Евреи не воевали”.

- Что ты помнишь из своего детства?

- Когда мне было три года, мама отдала меня в еврейский частный детский сад Марьи Самойловны Кертман, бабушки моей старинной подруги Лины. В Киеве было несколько таких полуподпольных еврейских групп. Еврейские родители оберегали детей от свирепого киевского антисемитизма, отдавая их в детские группы, где были только евреи. Однако скрыться от антисемитизма в Киеве мне не удалось. В конце концов, покинув “гетто”, я окунулся в жизнь без прикрас. Киев был не только столицей Украины, но и столицей антисемитизма союзного значения. Когда моя жена Инна переехала из России в Киев и начала работать в музыкальной школе, она часто приводила примеры антисемитских инцидентов на работе. Антисемитизм ощущался и в среде учителей, и в среде учеников. Говорят, что на независимой Украине юдофобии уже нет. Боюсь, что те, кто так говорят, выдают желаемое за действительное. Куда исчез антисемитизм, имеющий такие богатые традиции в стране, в которой не было систематической и последовательной борьбы с этим явлением? Ушёл в землю? Именно на чернозёмной почве Украины юдофобия хорошо развивалась, давно пустила свои корни и глубоко проросла в землю, то есть в национальное самосознание.

Помню, как тяжело болела моя бабушка Роза из-за антисемитских преследований, которым подвергли её дочь, тётю Лию, и зятя, моего отца. Помню коммунальную квартиру, в которой мы жили в обществе восьми семей. Об этой квартире я написал рассказы “Тайная вечеря” о подпольном праздновании Песаха и “Музыкальный ребёнок”. В коммунальной квартире я многое узнал о советском коммунистическом обществе. В своих ханукальных рассказах и серии рассказов “Русский язык”, “Падение”, “Последний шанс”, “Азиатчина” и “Одно рукопожатие до Эйнштейна” я вспомнил об уроках антисемитизма, которые получал бесплатно в детстве и в юности.

- Я музыкант и знаю, как сильно ты связан с музыкой. Для меня как интервьюера – это важный аспект. Расскажи о нём.

- Музыка была важной частью жизни семьи. Моя прабабушка, мамина бабушка Фаня Марковна Хинчин-Поволоцкая обладала прекрасным слухом и пела песни на идише. Бабушка тоже любила петь. Неудивительно, что дочери бабушки с детства учились музыке. Обе окончили семилетнюю музыкальную школу и музыкальное училище, но мама бросила занятия музыкой, тогда как тётя Лия стала музыкантом-профессионалом, первым заведующим кафедрой истории русской музыки и деканом вокального факультета Киевской консерватории. В нашем киевском доме большая часть жильцов были преподавателями консерватории и музыкальной десятилетки. После “космополитического” 1949 года примерно треть евреев нашего музыкального дома была изгнана с работы и из Киева, в том числе и моя тётя, увезшая с собой рояль. Хотя у меня был абсолютный слух и вокальные данные, занятия музыкой из-за отсутствия в доме музыкального инструмента были для меня потеряны. Однако атмосфера любви к классической музыке сохранилась, став для меня важным компонентом духовной жизни. Первый муж тёти и мой любимый старший друг Наум Исаакович Эбин, кандидат технических наук, человек редкого таланта, был эрудитом в музыке, науке и технике. Почти каждая встреча с ним была рассказом о музыкальных произведениях и о судьбе учёных-евреев. Может быть, тогда впервые у меня возникла мысль написать биографические очерки о еврейских учёных.

Моя жена Инна – музыкант. Мои дети, в отличие от меня, учились музыке. Ариэль играл на фортепиано и гитаре и сочинял музыку, пока не стал доктором физики. Дина играла на фортепиано. Музыкантам я посвятил три эссе: “Мелодии и финале оловянного солдатика” о немецком композиторе еврейского происхождения Леоне Йесселе, “Музыкальный момент” об особенностях еврейской музыки и мотивах советских композиторов еврейского происхождения и “Сон Феликса Мендельсона”.

Я хорошо знал и ценил твою тётю, профессора Лию Яковлевну Хинчин, одного из важнейших педагогов и наставников в моей жизни, оказавшей на меня, мои музыкальные взгляды и пристрастия, моё профессиональное композиторское становление и моё творчество колоссальное влияние. Расскажи немного о своей семье.

До Второй мировой войны мама с родителями, сестрой и собакой жила в Киеве на Крещатике, в коммунальной квартире. В 1937 году умер мой дед, и семья потеряла кормильца. Жили очень тяжело. В 1940 году мама вышла замуж за моего отца Я. И. Гордона, тогда начинающего преподавателя филологического факультета Киевского университета, у которого было два врождённых порока – порок сердца и еврейское происхождение. Из-за первого порока его не взяли в армию, из-за второго - он после войны не удержался на работе в Киевском университете. В том же году Лия и Наум поженились. Через год после женитьбы родителей и тёти нацисты вторглись на территорию СССР. Они начали бомбить Киев с первого дня войны. Тётя защитила диссертацию в Киевской консерватории 28 июня 1941 года во время бомбёжек. В августе семья присоединилась к семье сестры моего деда, один из членов которой работал на военном заводе, и эвакуировалась на Урал. Тётя с Наумом, работавшим на военном заводе, эвакуировалась в Куйбышев. В 1944 году после полуголодного существования в эвакуации семья вернулась в Киев. Дом на Крещатике был взорван. В апреле 1944 года отец получил работу литературного сотрудника в отделе культуры газеты “Киевская правда”. Родители поселились в двух комнатах в доме, где помещалась редакция газеты, на этаже над типографией. К родителям присоединилась моя бабушка. В 1945 году отец прекратил работать в этой газете, и семья лишилась места жительства. К счастью, тётя Лия получила три комнаты в коммунальной квартире в доме, построенном в конце девятнадцатого века, на Владимирской улице, № 51, напротив Оперного театра. Это был мой дом в течение 25 лет. Когда в 1972 году я женился на Инне, мы переехали в киевский микрорайон Чоколовка и поселились рядом с Наумом, его второй женой Таней и их сыном Сашей, который стал мне братом, хотя между нами нет родства. В Марбурге, во время экскурсии по местам, где учились и работали герои моих очерков Борис Пастернак и Герман Коген, он сделал мою фотографию, помещенную на обложках двух моих книг. Когда я смотрю на Сашу, я вижу молодого Наума и проживаю детство.

Отец и мать посвятили жизнь литературе, мать – русской и украинской, отец – немецкой и французской. В 1949 году их семейную жизнь разрушило “дело космополитов”, из-за которого отца уволили из Киевского университета и выслали из Киева, как и тётю Лию. Мама не могла последовать за отцом, ибо её мать смертельно заболела вследствие переживаний от преследований старшей дочери и мужа младшей. Бабушка медленно умирала. Супруги в течение двух лет проживали в разных городах. Их семейная жизнь прекратилась. Так преследования евреев советской властью разрушили брак моих родителей.

- Раз пошёл рассказ о детстве, есть ли, с твоей точки зрения, в нём что-то особенное, о чём стоило бы рассказать?

Особенное? Не знаю. Я учился в киевской школе №57 в центре города. В этой школе учились дети партийной элиты и преподавала жена председателя Совета министров Украины, а позже первого секретаря ЦК КПУ В. В. Щербицкого Рада Гавриловна. Она была моей учительницей литературы и воплощением советской власти. Много дрался, гулял во дворе, играл в спортивные игры, шахматы и запоем читал. Большое влияние на моё воспитание оказал отчим М. Ф. Дейген, физик, доктор наук, профессор, член-корреспондент АН УССР. Он привёл меня в физику и в сионизм, учил драться, сделав из меня человека, из ряда вон выходящего в гуманитарной советской семье, где смирились с преследованиями “космополитов”. С его помощью я усвоил уроки “космополитизма”, мои родные – нет. Отчим стал героем моего очерка “Пройдя по городу резни”, помещенного в “Мы здесь”. Этот очерк, рассказ о погромах на Украине, в интернете просмотрели больше 50 тысяч человек. Мой отчим был родом из Проскурова (Хмельницкого). Ему был год, когда войска Петлюры совершили в этом городе самый большой еврейский погром во время гражданской войны. Семья едва уцелела. Когда в Париже начался процесс над убийцей Петлюры Шварцбардом, отец отчима, выпускник Тулузского политехнического института, помогал помощнику французского адвоката Анри Торреса собирать показания для защиты обвиняемого. Отец отчима и сам отчим были проеврейски настроены и любили Израиль. У отца отчима Фалика в Израиле жила сестра, а незадолго до нашего приезда в Израиль сюда переехал его младший единокровный брат, ортопед, учёный, танковый ас и поэт Ион Лазаревич Деген с женой и сыном.

- Ты представляешь себя оппозиционером в собственной семье. Я помню о спорах с тётей. Ты писал о взаимоотношениях с другими родственниками?

- О тёте я писал в очерке “Душа моя мрачна”, бабушке Анне Львовне Гордон, порвавшей со мной “дипломатические отношения”, я посвятил материал “Женщина не моей мечты” (в нём я писал и о критике моего националистического поведения дядей Л. И. Гордоном). Я писал об отце в очерках “Встречи с Генрихом Гейне” и “Моя дорогая Франция”. Все эти материалы помещены в “Мы здесь”. Отец тоже был против моего “еврейского уклона” и переезда в Израиль. Мама не была согласна с моими планами, но последовала за мной в Израиль два года спустя после моего переезда.

- День рождения, юбилей. Как не вспомнить маму? Я хорошо знал твою маму и понимаю, какую потерю ты понёс с её уходом из жизни. Мы мало говорили на эту тему. Может быть, я отстранялся от неё, чтобы не причинить тебе боль.

- Все очерки о родных написаны с определённой дистанции, в некотором отстранении. Рассказывать о маме гораздо сложнее, ибо она была частью меня, не только я был частью её. Она проживала в Израиле вместе с моей семьёй и была занята воспитанием и образованием моих детей, сначала сына, потом дочери. Она читала им книги, учила музыке, французскому и русскому языкам, помогала дочери готовить уроки. Она была красивой женщиной, но я был главным человеком в её жизни, и после смерти отчима она отвергала предложения мужчин. Она не только жила со мной, она жила мной, моими интересами, моими замыслами. Она помогала мне в моём литературном творчестве, критически прочитывая мои многочисленные произведения и исправляя в них ошибки. В прошлом она была сотрудником издательства Украинской энциклопедии и хорошо знала корректорскую и редакторскую работу. Она была спорщицей, часто не соглашалась со мной. Диалоги с ней были сложными поединками, требовавшими большого интеллектуального и душевного напряжения. Мама помогала мне до тех пор, пока не потеряла зрение. Когда она ослепла, я читал ей книги, пока она могла их воспринимать. Она дышала книгами. Когда она стала незрячей, больно было видеть, как изменился её облик, как она уходит из духовного мира, бывшего основой её жизни. Писать о маме трудно, так как она была составной частью моей душевной организации и моим тылом. Хотя она любила дискутировать и не соглашаться со мной, она часто, слишком часто, становилась на мою сторону в отношениях с другими людьми. Она жаждала знать, чем я живу, о чём пишу, радовалась моим успехам и была соучастницей моей творческой деятельности. Через десять лет после того как я стал полным профессором, я увлёкся эссеистикой и публицистикой. Вначале мама не одобряла мои писания, поскольку они отвлекали от занятий физикой. Но когда стала вдумываться в мои исторические опусы о знаменитых евреях, она сказала: “никакая физика не сравнится с тем, что ты делаешь для просвещения народа”. Её мнение было важным, ибо мой отчим в далёком прошлом ревниво и неодобрительно относился к моим посторонним занятиям – изучению философии, психологии и истории - считая, что я себя обкрадываю в научном отношении. Убедить маму означало убедить покойного отчима, растившего меня физиком, а не литератором. В нём еврейская струна звучала сильно, и её звучание резонансно передалось мне, проявившись в репатриации и в писаниях на еврейские темы.

- Мы перешли к твоему литературному творчеству. Сколько произведений ты напечатал?

- Четыре книги и около 500 статей.

- О чём статьи?

- Я много писал и пишу о ближневосточных конфликтах, не только об израильско-палестинском, но и об арабо-персидском, о суннитском-шиитском, о религиозно-светском противостоянии в странах с исламским населением, о наступлении исламских экстремистов на Европу. Я напечатал много мемуарных материалов и рассказов.

- Что ты считаешь главным в своём творчестве?

- Основное моё занятие – историко-биографические эссе о выдающихся евреях. Я написал 41 очерк. 39 опубликованы, 40-й скоро появится, 41-й – ещё не послан в печать. Эссе опубликованы на 4 языках – русском, иврите, английском и немецком.

Я брал у тебя интервью по поводу выхода в свет книги “Безродные патриоты” и писал о ней рецензию. Помнится, там было 32 эссе, а не 41. Что произошло с остальными.

Я не включил в книгу эссе о судебном деле Христа в антибулгаговской трактовке и очерк об отношении Альберта Эйнштейна к религии – “Относительная религия”. Кроме того, я не поместил историю не создания нацистской ядерной бомбы и роли физиков-евреев в изготовлении американских ядерных бомб. Отказался также от включения истории отношений Наполеона с евреями и евреев с Наполеоном. Эссе о Леониде и Борисе Пастернаках я разделил на два, посвятив одно отцу, другое – сыну. С момента выхода книги я написал четыре новых эссе – об Арнольде Цвейге, Феликсе Мендельсоне, Якобе Вассермане и Льве Троцком и существенно переработал три эссе из книги “Безродные патриоты” - об отношении евреев к Первой мировой войне “История одного безумия”, об Ирен Немировски “Неоконченная симфония” и о Вальтере Ратенау “Величие и падение коренного чужака”. Все эти материалы помещены в “Мы здесь”. Появилась также композиция по книге “Безродные патриоты”, названная “Сказки Чёрного леса” о Бертольде Ауэрбахе и Леоне Йесселе. Расширена и углублена тема Генриха Гейне в новом очерке “Трагическая ирония великого шутника”. Сегодня книга “Безродные патриоты” выглядела бы иначе. В её втором издании, если бы таковое вышло, было бы много нового.

- О Троцком написано невероятно много. Как тебе пришло в голову написать о нём?

- О большинстве моих героев писали до меня. Дело не только в том, о ком писать, а как писать. Очерк о Троцком я писал несколько месяцев. Прочёл много материалов о нём. Мне кажется, что в этом очерке я нашёл то, что не было сказано ранее. Многое о нём написано упрощённо и неверно. Казалось, Троцкий всем понятен, всё о нём известно. Его отношение к еврейскому вопросу – чёткое и ясное. Но это ложное впечатление. Троцкий в моём прочтении оказался гораздо более сложным человеком, чем представлялся многим, а, может быть, и самому себе. Я написал о нем гораздо больше, чем могу опубликовать, так как очерк слишком длинный для известных мне изданий. Будет опубликован его сокращённый вариант. Конечно, о Троцком писали много. В конце концов, о любви тоже писали, пишут и будут писать. Это избитая, но актуальная тема. Важно, как о ней писать.

- Твоя мама уже не увидела книгу “Безродные патриоты”, но она права, утверждая, что ты делаешь много для еврейского просвещения.

- Недавно у меня был телефонный разговор с замечательным человеком и талантливым редактором солидной и содержательной чикагской газеты “Шалом” Евсеем Цейтлиным. Он сказал, что успех еврейского просвещения при распространении моей книги зависит от интеллектуального уровня читателей. Мои книги, по его мнению, не рассчитаны на всех. Вспоминаю, как одна восторженная читательница сказала, что мои книги должны быть в каждом еврейском доме. Оказалось, что не в каждом еврейском доме желают и могут читать эти книги.

- Скажи, остались ли ещё экземпляры твоих книг?

- Первые три книги давно разошлись. Есть только книга “Безродные патриоты”. Возможно, её экземпляры можно приобрести в книжном магазине в Тель-Авиве. У меня остались экземпляры книги, так как я вынужден был аннулировать несколько презентаций за границей и в Израиле из-за множественного и сложного перелома правого плеча. Травма надолго вывела меня из строя и сильно замедлила распространение книги.

- В заключение полагается спросить о планах. Собираешься ли ты писать новые произведения?

- Я всё время над чем-то тружусь. Меня занимают ближневосточные проблемы, хотя уже, наверное, ясно, что Ближний Восток сошёл с места и проникает в Европу, как и следовало ожидать при глобализации. Каждый историко-биографический очерк требует большой и сложной работы, связанной с изучением огромного массива данных, чтением разнообразной литературы, погружением в историю и обдумыванием происходившего. В этой деятельности, как и в науке, нельзя заранее знать, получится ли задуманное. Поэтому не хочется рассказывать о планах, которые могут не реализоваться.

- Ты сказал: “Дело не только в том, что и о ком писать, а как писать”. Ты знаешь, что я композитор и любитель анекдотов. Поэтому хочу на тему твоей реплики рассказать анекдот. В 1804 году в Дрездене Бетховен слушал довольно посредственную оперу Фердинандо Паэра “Леонора”. Когда после спектакля Паэр спросил, что думает Бетховен о его произведении, тот ответил: - Ваша опера настолько мне понравилась, что я, наверное, напишу к ней музыку. И Бетховен сдержал своё слово: он написал на тот же сюжет оперу “Фиделио”. Желаю тебе дальнейших творческих успехов, доброго здоровья. Поздравляю с днём рождения. Спасибо за интервью.


Источник: “Мы здесь”

Автор: Борис Левенберг

музыкант
comments powered by HyperComments