Полина Ехилевская всего три года в стране, но уже преподает иврит новым репатриантам в тель-авивской школе “Шевах Мофет”. Обычно этот путь занимает гораздо больше времени. На восторги Полина отвечает, что у нее все получается случайно и само собой. И она, конечно, скромничает, потому что везение бывает, но неподготовленное везение — почти никогда. Полина — мама ребенка “четвертого поколения”, тех, кто не имеет право получить гражданство, приезжает вместе с родителями по гуманитарной визе и должен проходить процедуру натурализации. К сожалению, процедура эта не проста, прежде всего тем, что судьба человека зависит не от правил, а от настроения конкретного сотрудника, принимающего решение. Некоторым таким историям уже лет по двадцать . Когда группа новых репатриантов решила наконец добиться четких правил для своих детей, Полина вошла в ядро инициативной группы, которая подготовила истории пострадавших и сделала доклад на комиссии Кнессета. Чем это закончится, пока неизвестно, но Полина не собирается останавливаться.

— Полина, ты любишь повторять, что работать можешь только с детьми. Ты всегда знала, что тебя ждет педагогика, с моей точки зрения, героическая и ужасная профессия?

— Нет, я собиралась стать знаменитой актрисой и поступала в театральный. Не поступила, надо было где-то “пересидеть” год. Где обычно работают неудавшиеся актерки? Гримером, билетером… Но я же в театр собиралась только примадонной, поэтому решила пойти совсем в другую область. И тут мой взгляд упал на обычный питерский детский дом, куда меня охотно взяли нянечкой, потому что рук не хватало. И через полгода я поняла, что ни в какой театр я не хочу. Хочу работать с детьми. Моя работа оказалась и работой, и хобби. Я не собираю марки и не лазаю по скалам, у меня нет других увлечений.

— Представляешь, у меня тоже, кроме журналистики. Наверное, нам повезло. И как развивалась твоя карьера в детском доме?

— Я уже сказала, что рук не хватало, поэтому я очень быстро выросла до воспитателя группы самых старших, семилетних детей. Тогда-то я получила главный приз за хорошую работу, стала в семнадцать лет мамой семилетней девочки.

— Как это возможно?

— Я стала с Лесей дружить, брать ее в гости на выходные или погулять после работы. И однажды утром в понедельник она сказала: “Мама, я больше не пойду обратно в детский дом”. Удочерить и даже взять над ней опеку я не могла. Мне дали разрешение забирать ее на каникулы, но поскольку я работала в системе, по негласной договоренности она у меня просто жила и жила, и я ее вырастила. Сейчас у меня очень взрослая дочь и очаровательный одиннадцатилетний внук.

— Потом у тебя родился свой сын, ты закончила свое педагогическое образование. Что дальше было?

— Оооо, во время учебы я работала в одном из первых негосударственных приютов для подростков, имеющих проблемы с криминалом. Это было совершенно потрясающе и наполнено. Ты ходишь по классу и что-то докладываешь про родительный падеж. Перед тобой сидят дети, сопят носами и пытаются вникнуть. Стараются, а ты знаешь, что еще вчера они жили на улице и видели такое, что тебе и не снилось. Мы получали их в состоянии диких зверят, и вдруг они начинали интересоваться какими-то падежами. Это же до слез.

— И привыкать не потребовалось? Как ты с ними справлялась?

— Конечно, когда я в первый раз осталась на дежурстве, они разнесли приют. Но, в конце концов, свою работу в приюте я завершала директором заведения. И я так выглядела, что когда приезжали зарубежные делегации и раздавали детям конфеты, а взрослым сигареты, мне всегда давали конфету.

— А специальность у тебя русский язык и литература?

— Да, но почти всю жизнь я преподаю английский. Сейчас иврит.

— Про этот твой великий успех мы еще поговорим. Сначала — как ты приехала.

— Вот так я работала сначала с трудными детьми, потом с одаренными детьми, кстати, работа с ними очень похожа, переехала в Москву, где снова преподавала и работала на кафедре иудаики. В Израиль я приехала совершенно осознанно, любила эту страну, мечтала в ней жить. И младший сын твердил постоянно: “Мама, мне страшно, давай уедем”. Нет, у него все было хорошо, учился в прекрасной школе, у него были прекрасные друзья, просто он хорошо понимал, что происходит вокруг. Кроме того, он всегда считал себя евреем и никем иным. Поворотной точкой для меня стал Закон Димы Яковлева, тема сирот мне близка…

Мы уехали, хотя было трудно, потому что двое старших детей остались там, сын в девятнадцать лет начал самостоятельную жизнь.

— Полина, у меня есть четкое убеждение, что ты гордость нашей алии. Не спорь. Я раньше о таком не слышала – через два года после репатриации ты стала работать учителем в школе. Да еще какой – Шевах Мофет!

— В эту школу поступил учиться мой сын, я познакомилась с педагогами, и мы даже вели теоретические разговоры, что неплохо бы мне когда-нибудь там работать. И вдруг мне звонит учительница моего сына и говорит: “Быстро приходи, нам нужен учитель!”

— Замечу, учитель иврита.

— Да, но все-таки в ульпане. Хотя я была в ужасе. Я умела преподавать языки, но не иврит. Я очень стараюсь, и сейчас у меня есть ощущение, что получается. Моя главная задача облегчить детям непростой путь эмиграции. Он для взрослого часто непосилен, что говорить о подростке. Я еще раз убедилась, насколько они беззащитны и ранимы. Их родителям тяжело, необходимо решать миллион вопросов, кормить и одевать этих детей. Они иногда не успевают задуматься, что детей вырвали как морковку из грядки и поместили в совершенно незнакомую среду на фоне переживаний задерганных родителей.

— Твой замечательный младший сын (ты не скажешь, а я скажу, что он входит в десять процентов лучших юных программистов Израиля) получил премию Тель-Авивской мэрии за успехи в учебе и, еще не закончив школу, начал работать в известной компьютерной фирме. Так вот, твой замечательный сын — так называемое “четвертое поколение”, правнук еврея, и ему еще только предстоит получить гражданство. Как вы переживали эту проблему три года?

— Я волновалась, что для него это будет страшным ударом, но он очень спокойно отреагировал: “Мы с Богом как-нибудь разберемся, кто еврей, а кто нет”. В любой стране своя бюрократия, хотя не буду говорить, что я не переживаю, как это все пройдет, как наши дети получат или не получат гражданство. Три года я живу с мыслью: “А если со мной что-то случится, а он на птичьих правах?” Я очень надеюсь, что мы, родители четвертого поколения, вместе сможем пробить эту стенку, не только для наших детей, но для всех бедолаг, которые оказались в подобной ситуации.

— Народ у нас не очень добрый, но когда мы стали заниматься этой проблемой и даже сходили с ней в Кнессет, для меня было некоторым открытием, что ужасные комментарии прозвучали не только в наш адрес, но и в адрес наших детей. Для меня это болезненно, а для тебя?

— Как ни странно — нет. Мы все — выходцы из бывшего Советского Союза, и все впитали, что общественное выше личного и что жизнь каждого человека не значит ничего сама по себе. Мне безумно жалко этих людей, и тех, кто остался там, и тех, кто выехал, но ментально остался в Советском Союзе. Так калечили народ, что выбили даже базовые вещи, такие, как любовь к детям.

— Ты можешь сказать, что нашла себя в Израиле? Свое место?

—Я уже привыкла, что моя судьба — дама со своеобразным юмором. В одном я уверена точно – я буду работать с детьми. Я не могу и мне неинтересно делать что-то другое. Могу признаться, что у меня есть мечта на будущее – работать в интернате. Надеюсь когда-то реализовать.

Источник: "РеЛевант"