Говорят, сколько евреев — столько и мнений. Некоторые даже считают по пальцам: "Два еврея — три мнения". Анна Исакова опубликовала в газете "Лехаим" целое собрание эссе, которое затем появилось в свет в виде книги "Мой Израиль", издательство "Книжники", Чейсовская коллекция, Москва, 2015 год.

Автор пытается запечатлеть образ, который сложился в ее личном пространстве, исходя из личных впечатлений о людях, создававших Израиль, тот Израиль, в котором мы сегодня живем. И все же это еще и тот Израиль, каким его видит откровенный и последовательный сионист, прошедший в СССР через голодовки и демонстрации, отказничество и многие неприятные приключения ради того, чтобы оказаться в Израиле.

В стране Анна Исакова с 1971 года, работала врачом, журналистом, создала приложение "Калейдоскоп" в ныне исчезнувшей газете "Время", а потом — самое блестящее в истории русскоязычной журналистики Израиля приложение "Окна" (газета "Вести").

После создания приложения ее пригласили на должность советника в правительство премьер-министра Эхуда Барака. А потому она видела наше израильское общество и снаружи (как репатриант) и изнутри (как советник). Вот мы и поговорим о ее взгляде снаружи и изнутри.

— Анна, в вашем эссе "Сдвиг по фазе, или Мишель Пфайффер против "Садов Сахарова" вы пишете, как одна дама вас поучала: "Сколько можно писать об этом Сахарове, о тюрьмах и концлагерях! Поставь на обложку фотографию Мишель Пфайффер и найди в антикварном магазине хорошую старую поваренную книгу. Больше твоим читателям ничего не надо!" Теперь, по прошествии долгого времени, не считаете ли вы, что она была права? Смотрите, как некоторые тогдашние ваши читатели ныне расхватывают "скользкие" (я имею в виду только глянцевую бумагу) женские журналы?

— Тогдашним репатриантам, моим неустроенным читателям, был нужен как раз Сахаров. Израиль заливал поток иммигрантов из распавшегося СССР. Они не знали и не хотели знать, кто такая Мишель Пфайффер и что она употребляет на завтрак — им было не до кулинарных изысков. Часть бежала от прямой опасности — девяностые годы двадцатого века не случайно именуют лихими, другая — от страха перед грядущей неизвестностью, которая, учитывая старый опыт, грозила обернуться новым террором. Ничто, кроме оставленных в спешке родных пенатов, уроков прежней жизни и способов устроиться в Израиле или хотя бы перебиться в ожидании лучших времен, этих людей не интересовало.

— До сегодняшнего дня все говорят о волне репатриантов 90-х, о том, чего они хотели бы в новой стране, но ничего не говорят об израильтянах, а ведь для них такое огромное количество новоприбывших было настоящим цунами. Это меняло и их жизнь. Причем кардинально. Что происходило с ними?

— Адам Барух (тогдашний главный редактор самой большой израильской газеты "Маарив" и непосредственный начальник русскоязычной газеты "Время" при ней, в которой Анна Исакова организовала приложение "Калейдоскоп". — Я. Т.) являл собой образец израильтянина, переживающего фундаментальную ломку всех своих представлений и при этом понимающего, что из чего вытекает. Таких в то время было немного. Одна эпоха на глазах сменяла другую и подводила черту под прежней.

Барух, плененный российским творческим авангардом, старым и новым (он был неплохо осведомлен о достижениях советского авангарда), хотел бы видеть в нахлынувшем потоке алии девяностых состояние ломки всех прежних понятий, но этот кризис не совпадал по фазе с кризисом, переживавшимся в то время израильским обществом. Как говорится, имел место сдвиг по фазе. Несуразный вид "Садов Сахарова", садами не являющихся, Адама мог только рассмешить. И "русские" этого ему не простили бы. Между тем, академик Сахаров был бы в этой истории совершенно ни при чем. Как, впрочем, и Мишель Пфайффер.

— В своем эссе "Другой" вы ведете речь о Хаиме Коэне — покойном председателе Верховного Суда. Почему вы решили познакомить репатриантов с личностью юридической, если так можно сказать?

— Любое знакомство — со зданием ли, со страной ли — следует начинать с основы, со столпов, на которых здание или страна возвышается. А Хаим Коэн — один из столпов современного "израэлизма", один из создателей и вдохновителей либерального направления в израильском мироощущении, историческая фигура большого масштаба и неоднозначного значения. Отметим, что нынешний израильский интеллектуал-либерал выстраивает себя по Хаиму Коэну, оставившему подробную запись собственных интеллектуальных приключений, а также обширную аудио- и видеотеку своих выступлений, лекций, приветственных адресов и некрологов.

Коэн был великолепным шоуменом, его обожали журналисты всех родов СМИ, а уж он не упускал случая показаться публике на глаза или быть услышанным. Афоризмы из него так и сыпались. Даже случайное появление судьи Коэна на экране становилось событием. В роли Эркюля Пуаро он мог бы принести любой кинокомпании миллионные прибыли. В Израиле верховный судья как культурный герой ничуть не уступает в популярности значимым политикам или любимцам массовой культуры. Средний гражданин знает этих судей в лицо, а также знаком с их повадками, характерами и мировоззрением, поскольку именно они устанавливают этические нормы, возглавляют общественные комиссии-разборки и устраивают шумные диспуты по наболевшим вопросам.

— По-современному говоря, он обладал харизмой?

— И столько ее, этой харизмы, в нем было, что даже самые заклятые враги, и сегодня говорящие о Коэне только сжав кулаки, не могут не улыбнуться хотя бы краешком губ, вспоминая его — ненавидимого. Он был "Ахер" — "Другой" или "Тот-Вы-знаете-кто" (кого не рекомендуется называть по имени). Но вообще-то под названием "Ахер" в иудаизме скрывается вполне определенная историческая личность по имени Элиша Бен Абуя.

Абуя был танаем, современником рабби Акивы, великим знатоком Торы и отчаянным парадоксалистом. Спор о том, что заставило его стать "Другим", иначе говоря, безбожником, еще не закончен. Одни различают в этом событии исключительно личные мотивы, другие предполагают высший промысел. Возможно, именно по этой причине предание не исключило Элишу ни из религиозной и исторической традиции, ни из народной памяти. Высказывания "Другого" изучаются, его поступки комментируются, он остается почитаемой талмудической фигурой, несмотря на свое отступничество.

Так вот, знаменитый рав Кук-старший назвал своего любимого бывшего ученика — судью Хаима Коэна — новым "Ахером". И ученик весьма гордился этим эпитетом. Правда, приводя высказывание любимого учителя, Хаим Коэн не объясняет, что именно тот имел в виду. Зато он посвящает немалую часть собственных трудов объяснению причин и даже закономерностей своего отступничества. Основную причину судья видит в несправедливости некоторых галахических законов, и более того — в факте Катастрофы. Коэн утверждает, что если бы и после этого ужаса он продолжал верить в Бога, ему бы пришлось Его возненавидеть. Однако этим проблема атеизации собственного мироощущения не исчерпывается. Коэн без конца продолжает полемизировать с людьми и небесами по этому поводу. При чтении посвященных этой проблеме многочисленных страниц меня не оставляло впечатление, что господин судья сознательно или подсознательно "делает себя под Элишу".

— Но в эссе "Мужчина в доме", героиней которого является Голда Меир, вы пишете не о государственном деятеле, каким и являлась премьер-министр Израиля, а "просто о еврейке"? Почему "просто"?

— Вообще-то на идише "идэне" — это просто "еврейка". Но женщин из добрых семей так не называют. Я основываюсь на знаниях моего отца — тончайшего знатока идиша. "Идэне" — это женщина из народа, "амха". К таким можно обратиться просто: "Вос махт а идэне?" — "Как поживает еврейка?" И это считается вполне вежливым обращением. Зато "клавте" — это уже почти ругательство. Сплетница, сующая нос, куда не надо; неумная баба, упрямо преследующая никому не нужные цели; умелица рассорить лучших друзей и внести разлад в семью. А "яхне" — это всезнайка, знающая лучше, чем кто бы то ни было, как следует поступать и чего не следует делать.

Забегая вперед, скажу, что биографы и почитатели называют Голду Меир настоящей еврейской женщиной. То есть "идене". А настоящая "идене" не может не быть в определенной степени "клавте". И если уж "идене" сумела добраться до высших эшелонов влияния и власти — кто она, если не "яхне"? Но для моего отца "идене" звучало пренебрежительно. А для Голды — нет. Она даже решилась оставить себе сугубо идишское имя, тогда как большая часть того, что считается афоризмами Голды Меир, представляет собой перевод на иврит идишских поговорок и идиом. Например, "не будь так скромен, ты еще недостаточно велик".

Служа послом в Москве, Голда писала домой отчеты о своей жизни, в которых жаловалась на необходимость участвовать в светских вечеринках, которые терпеть не могла. Поселившись в "Метрополе", она тут же сложила деньги сотрудников в общий котел и разрешила им есть в ресторане не чаще одного раза в день. Ужин и субботнюю трапезу Голда готовила сама, но еще и раздала по сковородке и по кастрюльке на комнату, чтобы каждый мог при желании обслужить себя сам. Она ходила самолично на базар в сопровождении своего секретаря — француженки Лу, которую наняла перед самым отъездом в Россию за то, что та умела носить шляпки.

Все это Голда описывает в своей автобиографии — книге под непритязательным названием "Моя жизнь".

— В эссе "Потухший костер" вы даете описание одной из самых известных (но не для новых — тогдашних и нынешних — репатриантов) ежегодных закулисных встреч "тех, кто в Израиле что-то значит". Это своего рода элитный клуб. Разве "русские" имели к этому прямое отношение?

— Встреча эта носила название "Костер у Амита" и происходила в каждый День независимости Израиля во дворе дома генерала и министра Меира Амита, кстати сказать, двоюродного брата российского (вот вам и "прямое отношение!") поэта Бориса Слуцкого. Меир Амит, ныне покойный, был одной из центральных фигур среди отцов-основателей Израиля. Правда, в начале политической деятельности, задолго до создания государства, "отцу-основателю" было не больше шестнадцати лет...

Под руководством Амита "Моссад" сосредоточил все усилия на получении разведданных, необходимых армии. В результате в первые же часы Шестидневной войны израильская авиация точно и аккуратно уничтожила всю вражескую авиацию до последнего самолета. Разбомбила ее на земле, прежде чем хоть один самолет успел взлететь, поскольку точно знала местоположение каждого самолета противника. Дальнейшее было, можно сказать, не войной, а зачисткой.

А годом раньше Амит преподнес западным коллегам невероятный подарок. Ему удалось уговорить иракского пилота-маронита бежать в Израиль на новом тогда советском самолете Миг-21. Пилот был отпущен с миром, а новейший советский самолет, угрожавший Западу, был предоставлен специалистам для изучения. Как удалось соблазнить иракского летчика рискнуть — этот вопрос интересует историков до сих пор.

Никто не помнит, что именно Амит придумал название "медовая мышеловка" для тактики использования сексапильных сотрудниц в целях оптимизации работы вверенного ему учреждения. Еще сплетничают, что Меир Слуцкий-Амит и сам умело обращался с женщинами, но это — домыслы. В те далекие времена мужская сексапильность считалась частью харизмы, а не нравственной распущенности, которой генерал Амит, упаси боже, разумеется, не страдал.

— Анна, а когда ивритский читатель прочтет ваши эссе о репатриантах и, честно говоря, о себе?

— Надеюсь, что в ближайшем будущем.