Ксения Соколова: Должна признаться, что ради тебя я нарушила базовый профессиональный принцип: не делать материалы за свои деньги.

Андрей Васильев: Ты хочешь сказать, что прилетела ко мне за свое бабло?!

Ксения Соколова: Да, бюджета в редакции на тебя, к сожалению, не нашлось.

Андрей Васильев: Куда же он делся?

Ксения Соколова: Я его потратила…

Андрей Васильев: Как обычно, на мужиков и шмотки?

Ксения Соколова: Отчасти… На президента Украинской Республики Петра Алексеевича Порошенко.

Андрей Васильев: Не знал, что у тебя такие экзотические пристрастия.

Ксения Соколова: Увы, все совсем не романтично. Петр Алексеевич назначил мне интервью и отменил его, когда я уже сидела в зале приемов администрации президента в обществе его личного фотографа, охраны и пресс-секретаря.

Андрей Васильев: Ничего себе! И чем мотивировал?

Ксения Соколова: Сложной политической ситуацией.

Андрей Васильев: А я тебе скажу, почему он так поступил. Потому что хохол! Я работал в Киеве, я их знаю!

Ксения Соколова: Возможно, тебе, как эмигранту, неизвестно, но сейчас это слово считается тяжким оскорблением по национальному признаку. Я, скорее, назвала бы столь необычную манеру поведения колхозной…

Андрей Васильев: Это слишком вежливо!

Ксения Соколова: Я вообще за вежливость. Хотя мне искренне жаль, что не удалось сделать интервью с президентом Украины в российском СМИ, которые принято обвинять в тотальной ангажированности и антиукраинской пропаганде.

Андрей Васильев: А что, скажешь, это не так?!

Ксения Соколова: “Не для всех так”, как записал В. И. Ленин на полях томика Ницше. Лично меня никто не ангажировал. Я честно договорилась об интервью через Мишу Саакашвили, приехала в Киев, Путин с Володиным не пытались мне это запретить — президент Порошенко сам дал мне отлуп самым корявым способом из всех возможных, нарушив собственное обещание. Так что могу ответственно заявить: лично в моем случае антиукраинская пропаганда — дело рук самих украинцев.

Андрей Васильев: Короче, ты обиделась.

Ксения Соколова: Скорее удивилась. А главное, впустую потратила редакционный бюджет, так что с тобой гуляю на свои.

Андрей Васильев: Ну и дура!

Ксения Соколова: Все ок, это fair play, тем более что я теперь редко делаю интервью…

Андрей Васильев: Почему?

Ксения Соколова: Потому что мне особо некого интервьюировать в России. Крупные фигуры из власти не хотят разговаривать в принципе, и я их понимаю. А те, кто в обойме, но пожиже, вынуждены так или иначе врать. Вообще обстановка такая, что врут почти все — за редким исключением. Мне просто бывает неловко на это смотреть. Я и к тебе прилетела, потому что знаю: ты скажешь правду.

Андрей Васильев: Почему ты так решила?

Ксения Соколова: Я прочла твое интервью г-же Худенко, корреспонденту портала Delfy. Мне показалось, что ты на все забил и конкретно отморозился. “Как бывший нацист или Артюр Рембо. Все позади и все позволено” (с). К тому же ты сильно пьешь. Все это в совокупности значит, что для вранья у тебя нет объективных причин.

Андрей Васильев: Ни хрена я не отморозился! Я вообще не понимаю, почему интервью “Дельфам” вызвало в России такой резонанс. Ничего нового я там не сказал.

Ксения Соколова: Возможно, ты попал в болевую точку. Твои высказывания и их тон наглядно подтверждают конец эпохи постсоветской журналистики, возникшей в 90-е годы на волне прихода политических свобод. О том, как возникла эта журналистика и что с ней в итоге стало, я и хотела поговорить с тобой, как с одним из ее непосредственных создателей.

Андрей Васильев: А по-моему, все возбудились, потому что я сказал, что получаю израильское гражданство. Отсюда этот взрыв: “Ах ты жидовская морда!”

Ксения Соколова: Не думаю, что дело в “морде”. Возможно, твоя эмиграция и презрительные слова о России вызывают у твоих бывших коллег и подчиненных мысли о том, что “Вася свалил и журналистику слил”.

Андрей Васильев: Опять неправильно! Я не “сливал” и не хотел говорить ничего презрительного! Но я честно сказал, что у меня нет интереса к этой стране и ее народу. Я всегда это говорил, клянусь тебе!

Ксения Соколова: И когда работал в “Коммерсанте”?

Андрей Васильев: Когда я работал в “Коммерсанте”, я немного по-другому говорил, потому что такова была моя должностная обязанность.

Ксения Соколова: То есть ты лицемерил?

Андрей Васильев: Нет! Я уже сейчас, задним числом понял, что у меня действительно был сильнейший интерес к этой стране в 90-е годы, да и в начале нулевых. Я те времена не идеализирую, я вовсе не фанат Горбачева или Ельцина. Считаю, что говна была полная чаша, но тогда многое делалось, и в том числе лично мной. Поэтому я могу сказать, что 90-е — это мое время. Какие бы они ни были! Когда расстреливали Белый дом в 1993-м, я не аплодировал. Я тогда Ельцина называл “эта рулька”. Я никого и ничего не идеализировал. Но в 90-е нам дали возможность реально работать, кардинально менять значимые вещи, свободно дышать. Нам сказали: Just do it! Нам не помогали, мешали, нам, конечно, подставляли подножки. Но была атмосфера just do it! И мы делали — и делали круто. Я приведу пример. Березовский купил “Коммерсантъ”, со всеми бонусами и обременениями, за 32 миллиона долларов. С того момента “Коммерсантъ” у него не взял ни копейки, а спустя семь лет Боря и Бадри (Патаркацишвили. — Прим. ред.) продали ИД за 250 миллионов долларов! Нормальная прибыль за семь лет?! И сделали ее, кстати сказать, под моим чутким руководством!

Ксения Соколова: Ты работал в “Коммерсанте” с момента его основания?

Андрей Васильев: Да, я из первого состава. Я делал первый номер газеты, который вышел 8 января 1990 года. Меня позвал мой товарищ Володя Яковлев, который, собственно, придумал “Коммерсантъ” и где-то украл бабла, чтобы его делать.

Ксения Соколова: Ты дружил с Яковлевым?

Андрей Васильев: Да. Мы вместе работали в газете “Собеседник”. Я — старшим корреспондентом отдела коммунистического воспитания. А Яковлев работал на полставки в отделе морали и права. Он всегда любил придумывать. Однажды, например, придумал сделать молодежный выпуск “Собеседника”, тогда это было модно — гласность, перестройка, молодежь, вся фигня. Яковлев мне сказал: “Давай выпустим молодежный номер журнала "Собеседник"“. Я ответил: “Это бред! Масло масляное. "Собеседник" – это и так молодежная жвачка”. — “Нет, давай выпускать!” И он меня развел, я с ним вместе выпускал эту хрень. И она оказалась настолько популярна, что про нас была целая программа “Взгляд”! Представляешь? Про шнягу, которую мы сделали. Но потом я сказал Яковлеву: “Володь, мы выпустили охренительную вещь, но больше я с тобой работать не буду никогда в жизни! Потому что ты диктатор, волчий хрен, колбаса и уксус!”

Ксения Соколова: Ты ушел из “Собеседника”?

Андрей Васильев: Я ушел, потому что разосрался со всем начальством. Начальством “Собеседника” в тот момент были собкоры “Комсомольской правды”. А что такое собкор? Это дрочила, который сидит где-нибудь в Сургуте… Вот, кстати, их нынешний главред Сунгоркин. Он именно из Сургута приехал в Москву. У этих ребят был миллион комплексов! И они все были мои начальники. И я поэтому ушел работать в журнал “Профтехобразование”. Там было офигенно! Во-первых, нам платили дикое количество бабла, потому что это было издательство “Высшая школа”. Во-вторых, я работал научным редактором, хотя не имел высшего образования. Работал примерно две недели в месяц. За две недели я писал полжурнала и получал гонорары. Я жил отлично! Тем не менее Володя Яковлев убеждал меня оттуда валить. Он говорил: “Я знаю одну вещь. Но сказать пока не могу”.

Ксения Соколова: Что это было?

Андрей Васильев: Это вернулся из ссылки его папа, легендарный Егор Яковлев. Егор работал в Братиславе, возглавлял журнал под названием “Проблемы мира и социализма”. А в 60-е, во время оттепели, он был главным редактором журнала “Журналист”, и у него, например, художником работал Эрнст Неизвестный. В общем, в 1986-м Егор Яковлев триумфально вернулся из Братиславы, потому что его вызвал Александр Яковлев, член либерального крыла горбачевского правительства. Егор приехал в Москву и сразу возглавил “Московские новости”. Он по субботам ходил в джинсовой куртке на работу. Это был стайл!

Ксения Соколова: Он пригласил тебя работать в “МН”?

Андрей Васильев: Да. Я пришел и офигел. Мне все понравилось! “Московские новости”, рупор перестройки, вся фигня. Это было по мне.

Ксения Соколова: Ты осознавал, что наступает совершенно невиданная в России, в частности для журналистики, крутая эпоха, сумасшедший драйв?

Андрей Васильев: Хороший вопрос! Ответ — нет. Конечно, я ничего такого не осознавал. Я был, как выяснилось позже, просто очень добросовестный журналист. Я был адекватен эпохе. Я не размышлял, просто делал то, что можно. Делал, наверное, очень неплохо. Журналист, вообще, профессия вторичная. Тебе воздуху пустили — ты дышишь. Другое дело, как выяснилось, что всю перестройку сделали журналисты.

Ксения Соколова: Почему?

Андрей Васильев: Здрас-сьте! Это абсолютно общее место, никакая не новость.

Ксения Соколова: А конкретнее?

Андрей Васильев: Именно журналисты допустили, что можно сказать: “Сталин не очень хороший человек”. И все, тут же развалилась вся система! Из-за того, что даже не журналистам, а одному Егору Яковлеву Александр Николаевич Яковлев разрешил написать пару заметок про то, что Сталин был не очень хороший человек. И все!

Ксения Соколова: То есть это буквально “слово стало плотью”?

Андрей Васильев: Именно! И все посыпалось! Я помню такой случай. Я тогда только пришел в “Московские новости”. Однажды Егор Яковлев сказал: “Ельцин (а Ельцин был начальником Московского горкома партии) провел бюро горкома, у меня есть стенограмма заседания. Я хочу ее поставить в печать. Что думаешь?” Великий Яковлев со мной советовался, со щенком! Я сказал: “Егор Владимирович, вас за это расстреляют!” Причем я говорил совершенно искренне. В тот момент мне было 30 лет, то есть я был взрослый, не мальчик. И я искренне спросил: “Зачем вы это делаете, Егор Владимирович?! Вы сейчас напечатаете эту стенограмму, и вас расстреляют”. А он говорит: “Почему? Никто же не запрещал это печатать”. А дело в том, что даже не Сталин, а Ленин придумал, что все протоколы райкомов, горкомов и т. д. должны быть секретными. Я знал это, я в армии служил “секретчиком”. Я даже был и. о. начальника секретного делопроизводства штаба Таманской гвардейской дивизии. И я спрашивал: “Егор Владимирович, зачем? Вас посадят и все. А мы вас любим…” Он ответил: “Слушай, мне же никто не запрещал. Мне дали протокол, а я — главный редактор газеты”. То есть он на этом бюро горкома был как коммунист, и ему дали распечатку, потому что были уверены, что ему в голову не придет это печатать. Потому что таких вещей никто не делал. Я перекрестился, хотя неверующий, и говорю: “Егор Владимирович, вы правда это сделаете?” И вдруг он это сделал! Это был такой сенсейшен! В среду выходила газета “Московские новости”. На Пушкинской площади, около редакции, стоял стенд, где все выпуски висели. За день выпуск со стенограммой посмотрело 26 тысяч человек! Я помню, потому что писал про это репортаж.

Ксения Соколова: Это очень много — учитывая, что все происходит в 1986-м.

Андрей Васильев: Не то слово! Может быть, тогда я понял, что такое свобода слова. Когда Егор сказал: “Это не запрещено, значит я напечатаю!” Ты не нарушаешь закон, значит, ты free. Это я тоже задним числом догадался. Даже нет, не задним числом, а с тобой разговариваю — и вот понял. А тогда, в 1989 году я ушел из газеты “Московские новости”, которая была дико популярна, где неплохо платили, ушел в никуда, в подземный переход.

Ксения Соколова: Почему?

Андрей Васильев: Потому что понял, что Егор Яковлев — это честный большевик. А я к тому времени уже осознал, что не бывает ничего хуже честного большевика.

Ксения Соколова: Что такое “честный большевик”?

Андрей Васильев: Допустим, он говорит: “Ты понимаешь, если мы это опубликуем, кому это будет на руку?..” Я говорю: “Егор Владимирович, мы — журналисты, мы делаем, как блюем. При чем тут — кому на руку? Сегодня это мой друг, завтра враг… Но мы-то зарплату получаем каждый день, и что такое — кому на руку?” А он так не мог.

Ксения Соколова: Что было дальше?

Андрей Васильев: Дальше мы подходим непосредственно к Владимиру Яковлеву и газете “Коммерсантъ”, которую он придумал. У каждого человека, даже у самого тупого, есть такой момент, когда он становится гением.

Ксения Соколова: Ты считаешь, у каждого?

Андрей Васильев: Я тебе не Фрейд, черт знает. У каждого или не у каждого, но у многих. Допустим, таких 94 процента. Дело в том, что из этих 94 процентов почти все 94 про***вают этот момент. А Яковлев не про***л! И когда я работал под его началом, когда он был главным редактором “Коммерсанта”, тогда он был гений. Он сам себя поставил, и он был реальный гений. Знаешь какая была самая страшная фраза, которую я говорил журналистам? У нас тогда еще не было сети, мы на дискету писали и с компьютера на компьютер переносили. В “Коммерсанте” уже была запрещена бумага, кроме туалетной! Притом что все хотели по привычке писать рукой, на пишущей машинке, — но нет, бумага была запрещена. Допустим, мне мой журналист приносит заметку, и я должен ее прочесть, отредактировать и перенести на другой компьютер. И самое страшное, что автор мог от меня услышать, было: “Ты считаешь, я вот это покажу Яковлеву?!” Человек немедленно обсирался по двум штанинам и шел переделывать. Это самая страшная была фраза! Я ее изобрел.

Ксения Соколова: То есть ты демонизировал босса?

Андрей Васильев: Может, я и демонизировал, но я действительно мог отнести ему только отличную заметку! Даже если не я ее написал. Но я же завотделом, и я должен принести такое, от чего Яковлев просто охренел бы, такое, чего он в жизни не читал!

Я уже тогда врубился: Яковлев сделал новую журналистику. С его подачи я придумал формулировку и постоянно повторял ее своим журналистам: “Меня не интересует, что ты думаешь, я плачу тебе за то, что ты ЗНАЕШЬ”. Я сам это понял благодаря Яковлеву. И я говорю тебе, те три года он был гений. Больше никогда не был, а тогда был.

Ксения Соколова: Ты имеешь в виду первые годы существования газеты “Коммерсантъ”?

Андрей Васильев: Да. Ты помнишь, как вообще Яковлев ее сделал? Бизнеса не было. Слово “коммерсант” было ругательным в 1990 году. Допустим, журналист звонит куда-то и говорит: “Я — коммерсант”. Лучше было сразу сказать: “Я — пидорас”! Бизнеса не было, ничего не было, было воровство и совок. А Яковлев сказал: “Я сделаю газету про бизнес — и бизнес появится”. И он появился! А теперь его снова не стало. А вместе с ним и журналистики…

Ксения Соколова: Давай вернемся к тому, с чего мы начали разговор. В какой именно момент ты понял, что больше не хочешь работать в России?

Андрей Васильев: Я понял это, скажем так, на год раньше, чем это поняли в Кремле. В конце 2009 года я пошел к одному влиятельному кремлевскому человеку и сказал: “Слушай, давай заканчивать эту клоунаду!” Мне надоело прикидываться, что я с понтом главный редактор газеты “Коммерсантъ”!

Ксения Соколова: Что значит “прикидываться”?

Андрей Васильев: Это значит, что я приходил утром с похмелья в свой кабинет, у меня на столе лежало два килограмма газет, я должен был их все просмотреть, чтобы в***ть подчиненных: почему у других эта новость была, а у нас не было, что не так и т. д. Я честно читал с утра эти два килограмма газет. И я скажу тебе, это было очень стремное ощущение! Как будто все 694 газеты про одну страну, а “Коммерсантъ” — про другую. Не то что мы написали лучше, а просто — про другую страну! Это очень стремно — оказаться в одиночестве. Я же не герой. А в 2008 году я понял, что, ***, мы — одни!

Ксения Соколова: А почему ты вообще оказался в такой ситуации?

Андрей Васильев: Я об этом не думал.

Ксения Соколова: Насколько я понимаю, у тебя всегда была довольно четкая ориентация на деньги, карьеру, жизненный успех и т. д. Ты боялся, оставшись один, стать маргиналом?

Андрей Васильев: Не совсем так. Я очень люблю деньги, поэтому, наверное, я их толком и не зарабатываю, хотя для журналиста я заработал много. Но у меня есть, как бы сказать, установка… Надо правильно все делать! И здесь мы возвращаемся к моменту, когда Егор Яковлев мне сказал: “У меня есть протокол, у меня нет запрета, значит, я могу его публиковать”. Я всегда придерживался этого правила, делал работу честно и все. По-другому я не хочу и не умею. Именно поэтому в 2009-м я сам пришел к человеку в Кремль и сказал: “Давай заканчивать клоунаду”.

Ксения Соколова: И что тебе ответили?

Андрей Васильев: Мой собеседник спросил: “Что тебе не нравится? У тебя одного свобода слова, ни у кого больше нет”. Тогда я спросил: “Ты что, не понимаешь, к чему вы идете?” Он ответил: “Нет, не понимаю”. После этого мой дембельский аккорд продолжался год. Ушел я 1 января 2011 года. Ушел, потому что понял то, что в Кремле еще не поняли — утечка газа уже началась и все посыплется.

Ксения Соколова: Тебя не пытались удержать?

Андрей Васильев: Мне дали нормально уйти, за что я их уважаю. Они сами заложники ситуации, которую создали. Они тогда думали, что ничего страшного, всегда можно еще опуститься на одну ступеньку… Козлы!

Ксения Соколова: Правильно ли будет сформулировать, что в 2011 году ты понял, что для тебя в России нет больше возможности делать журналистику так, как ты считаешь честным и правильным?

Андрей Васильев: Не совсем так. Когда я должен был зарабатывать бабло — на дочку, сына, жену, маму и т. д., я понимал, что зарабатывать могу только с помощью русского языка. Условно говоря, с помощью журналистики, ничего другого я делать не умею. И я не рассуждал, нравится мне русский народ и страна или не нравится, потому что я на ней делал бабло. То есть это было мое информационное поле — народ, страна. Я зарабатывал. Но я всегда любил зарабатывать честно, у меня был такой фан. Я не воровал. К счастью, у меня долго была возможность зарабатывать честно и много. Я благодарю за это судьбу. Но как только я понял, что не буду больше зарабатывать, потому что честно не получится, то есть зарабатывать-то в медийном бизнесе можно, но честно нет, когда я это понял, я сказал: все, закрываю лавку! Именно в этот момент я начал рассуждать — про Россию, русский народ — и понял, что мне это неинтересно. Интересно мне было, потому что я на этом информационном поле зарабатывал бабло!

Ксения Соколова: Ты сформулировал очевидную мысль, с которой, однако, трудно смириться: в России в сложившейся ситуации невозможно зарабатывать журналистикой, во-первых, много, во-вторых, честно. Ты видишь выход из ситуации?

Андрей Васильев: Я вижу выход вон. Нельзя разводить незабудки в Антарктиде! Просто потому, что они там не растут.

(Продолжение следует)

Источник

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта