Спор четверых, не считая собаки

Раз или два в месяц, в субботу, ближе к вечеру, мы, четверо мужчин, не считая собаки Тоби, — крошечного, но очень громко лающего, если ему что-то не нравится, карликового пинчера, — собираемся вместе в сугубо мужской русскоязычной компании. Поиграть в преферанс, немного выпить, поговорить за жизнь. Короче, расслабиться.

Несмотря на общность судьбы, у нас разный жизненный опыт, характер, профессии и поэтому почти всегда разговор переход в спор. Эмоциональный, бурный. До хрипоты. Иногда эмоции захлёстывают, мы превышаем допущенные в вечернее время децибелы, и тогда Тоби начинает лаять. Это снимает напряжение, и спор сходит на нет.

В одну из таких суббот разговор крутился вокруг всем близкой темы — в каком возрасте лучше всего начинать новую жизнь. Хозяин квартиры, профессор-психолог, подвижный, с благообразной внешностью и вежливыми манерами, положил перед каждым на стол лист бумаги и ручку. У него была несколько утомительная для окружающих манера ко всему подходить с научных позиций.

Расположите, пожалуйста, возрастные группы (от 6 до 20, 21–40, 41–60, 61 и старше) в порядке роста трудности адаптации.

Мы расположили, и выяснилось, что у всех на этот счёт разное мнение. Профессор попросил его аргументировать.

Для удобства изложения обозначу участников импровизированного опроса по профессии: психолог, юрист, инженер, музыкант. Первым взял слово психолог. Он говорил уверенно, длинными, гладко построенными фразами, чётко отделяя слова. Словно читал лекцию в большой аудитории:

— Очевидно, что труднее всего детям и подросткам. В подростковом возрасте всё, буквально всё — характер, мировоззрение, физическое развитие — не закончено, не оформлено и потому хрупко. Легко ранимо. Оторванный от привычной среды, привычной системы отношений, друзей, иногда от первой любви, столкнувшись с языковыми проблемами, с чужим, ему непонятным миром, подросток напоминает черепаху, лишённую панциря. У него…

— Cтаричок, остановись. Что ты несёшь? Уши вянут,— не дал психологу договорить юрист из Одессы. Полноватый, маленького роста, с порывистыми нескладными движениями. Он вскочил со стула и, возмущённо взмахнув руками, застрочил быстрым, захлёбывающимся говорком: — Кончай разводить философию на пустом месте. Легкоранимые, хрупкие... У меня сыну 14, а дочке 17 лет. Уже через четыре месяца они не знали, что такое языковые проблемы. Чувствуют себя как рыба в воде. Обзавелись друзьями, пропадают на дискотеках и ещё Бог знает где. У дочки, как это называется, фройнд. Ужасно боюсь, что она меня раньше времени дедом сделает. Целуются среди бела дня. У всех на глазах. А ты говоришь — легкоранимые. Кому трудно — так это тем, кому за сорок. До пенсии далеко. Надо работать. А кому здесь нужны совковые юристы, учителя, инженеры? Приходится, как говорил Бендер, переквалифицироваться в управдомы. То бишь в хаусмастеров, сторожей или строительных рабочих. И начинаешь чувствовать себя, — юрист замялся, подыскивая подходящее слово,— неудачником.

Затем заговорил инженер. Ему за 60. Он высокого роста, с большими залысинами, аккуратной, ленинской бородкой и плавной речью:

— После сорока "переквалифицироваться в управдомы" не стыдно. Даже почётно. Тем более что здесь любой труд прилично оплачивается. А главное, после сорока есть мотивация. Которая полностью снимает комплекс неудачника: "Кому здесь нужны (тебя же цитирую) учителя, инженеры, юристы? Труднее всего тем, кому 20–30. Всё начинается сначала. Всё зависит от тебя. От твоих способностей, интеллекта, деловых качеств. В этом возрасте, если жизнь не вытанцовывается, действительно может появится комплекс неудачника.

И тут началось. Одессит-юрист вскочил и на повышенных тонах возражал инженеру. Я просил слова. Психолог пытался всех успокоить. Тоби громко лаял. Мы взглянули на часы, и стало ясно, что пора расходиться. Мне, обозначенному выше как музыкант, не удалось высказать свою точку зрения. Хочу сделать это сейчас.

Думаю, что труднее всего тем, кто эмигрировал после 60-ти. Назовём их условно "старики". Если они не знали языка, то вряд ли смогут его выучить. Если они не академики и не лауреаты Нобелевской премии, то вряд ли найдут работу. Если дети остались на бывшей родине или живут здесь, но переезжают с места на место в поисках работы, то их ждёт одиночество. У стариков всё (всё!) осталось в той жизни.

И это навсегда. Такая у стариков судьба.

Источник

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта