Сегодня в мире почти не осталось коммунистов ленинского типа, эксперименты сталинского и маоистского пошибов с вожделением вспоминаются немногими, однако в целом левая (социалистическая, “альтерглобалистская”, эгалитаристская и т. п.) идеология отнюдь не приказала долго жить — скорее напротив, она даже набирает популярность как на глобальной периферии, так и в некоторых развитых странах.

Лично я отношусь к подобным идеям с двойственным чувством. Серьезно занимавшись исследованиями работ К. Маркса, я считаю, что в этом человеке исследователь практически всегда одерживал верх над утопистом, а экономист — над революционером, и потому отдаю ему должное как ученому и социальному философу. В то же время я не испытываю никакого пиетета в отношении политиков, которые превратили социалистическое учение в инструмент борьбы за установление собственной диктатуры, придав ему форму ленинизма, сталинизма, маоизма и прочих доктрин, рассчитанных скорее на оболваненную толпу, чем на разумных последователей. Однако сейчас мне хотелось бы поговорить не о примитивизации социалистических и коммунистических идей в ХХ столетии, а о том, как изменился мир на протяжении этого века — и, соответственно, о том, сохраняют ли даже самые “нерадикальные” левые доктрины свою актуальность.

Фундамент левой идеологии: есть ли он сейчас?

Первым вопросом к сторонникам социалистических идей станет вопрос о том, с чем предлагают они сегодня бороться. Ответ кажется очевидным: с неравенством, оскорбляющим, по мнению левых, человеческие общества. Нет сомнения: на первый взгляд, неравенство не может быть справедливым, ведь божество или эволюция создали людей одинаковыми и наделили их одними и теми же правами. Но только на первый взгляд. Потому что при пристальной оценке проблемы становится очевидным, что люди отличаются даже не только по своим способностям, но и по интенсивности деятельности; следовательно, присвоение ими равных частей общественного богатства не так уж и этично. Почему же тогда идеи равенства были столь популярны в течение сотен лет? По простой причине: неравенство, порожденное различиями таланта или усердия, было пренебрежительно мало на фоне неравенства, обусловленного статусом и социальной ролью человека. В масштабах общества лишь единицы могли претендовать на значительно большую, чем среднестатистическая, долю богатства, на основании своей уникальности. И поэтому любое неравенство воспринималось как зло.

К. Маркс, замечу, был прав, когда в “Критике Готской программы” писал о том, что ближайшей целью является переход к “распределению по труду”, который — sic! — не устранит неравенство, а лишь преодолеет его “эксплуататорский” характер. Иначе говоря, задачей ставился уход от неравенства, обусловленного статусом, хотя при этом признавалась de facto неискоренимость неравенства, основанного на талантах и масштабе участия в общественном производстве. Если говорить более понятно, речь шла о том, что неравенство не должно выступать следствием принуждения, но если оно проистекает из свободного выбора, то в нем нет ничего особо предосудительного. И лишь в довольно гипотетическом будущем, никогда не описанном подробно, постулировалось “распределение по потребностям”.

Посмотрим теперь на общество начала XXI века, причем на самое “несправедливое” — американское. Неравенство в США сегодня более заметно, чем в Gilded Age начала ХХ столетия: на 1% самых богатых американцев приходится 44% национального богатства, тогда как в середине 1970-х эта цифра не превышала 17%. Однако самыми богатыми людьми сейчас являются владельцы новых компаний — корпораций, которые были созданы при их непосредственном участии и благодаря их талантам. Скажу более: эти компании “поднялись” не на грабеже третьих стран и не на выкручивании рук потребителям, как монополии времен первых антитрестовских законов — люди обогащают их, вполне добровольно покупая новые гаджеты, закачивая новые программы, соревнуясь в престижном потреблении. И даже это не все: если на рубеже XIX и XX веков 94% тех, кто относился к 1% американцев с самыми высокими ежегодными доходами, получали эти доходы от своей собственности, то сейчас таких осталось менее 10%; 65% этой группы в 2006 году в США зарабатывали даже не своими позициями в корпоративных иерархиях, а своей по сути индивидуальной деятельностью в качестве программистов и врачей, юристов и архитекторов, спортсменов и звезд эстрады, трейдеров на проценте от прибыли и журналистов. Если в прежние времена утрата статуса вела к потере собственности и богатства, то сегодня футболист или трейдер, программист или дизайнер легко переходит из команды в команду или из фирмы в фирму, сохраняя и преумножая свои доходы, потому что наиболее важной в новом мире является не случайное владение материальными активами, а неотчуждаемая собственность на креативность и интеллект.

Общество изменилось, и я готов утверждать, что современное неравенство во многом перестало быть несправедливым. Бороться с таким неравенст­вом — значит препятствовать общественному прогрессу, и не более того. Разумеется, общество должно помогать своим менее защищенным членам, что, собственно, оно всегда и делает, но этот принцип выглядит как нечто само собой разумеющееся, в то время как глобальная борьба за перераспределение богатства становится не только непродуктивной, но отчасти и аморальной.

Таким образом, первый вопрос, который хочется адресовать сегодняшним левым, состоит в том, не считают ли они, что общество, в котором распределение осуществляется в соответствии с трудом и талантом, уже построено в большинстве развитых стран? Что неравенство перестало быть несправедливым, и требовать его преодоления — значит призывать идти в глухой исторический тупик апологии непрофессионализма и убогости? И что общество, в котором упор делается на оригинальность и новаторство, не может не быть самым неравномерно распределяющим богатство обществом в истории, но только оно и способно к развитию? Эти вопросы носят отнюдь не теоретический характер: предпринимаемое ради “справедливости” изъятие властями до половины и более ВВП в виде налогов способно уничтожить любую из развитых экономик. И хотя от переезда того же Жерара Депардье из Парижа в Саранск Франция скорее выиграла, чем потеряла, в целом курс левых правительств в Европе выглядит издевательством над здравым смыслом. И, как общий вывод, не кажется ли левым, что они сегодня перестали бороться с несправедливостью, на что всегда претендовали?

От имени кого говорят сегодня левые?

Второй же вопрос к сторонникам социалистических идей выглядит никак не менее — если не более — провокативным. Он сводится к тому, кого защищает (или на защиту кого претендует) левая идеология? Традиционно считалось, что пролетариат (крепостные, смерды, рабы — нужное подчеркнуть) составляет бóльшую часть общества, а эксплуататоры — ничтожное меньшинство. Собственно говоря, именно на этом основывалась сила социалистов: они без преувеличения составили первое действительно массовое политическое движение современности. Любой, кто читал работы классиков, не может не помнить, как часто использовали они понятие “массы”, “овладевая” которыми, идеи становятся материальной силой.

В полном соответствии с этим подходом социалисты прошлых эпох всегда выступали с позиций инклюзивности, поддерживая все инициативы, которые способствовали нарастанию гомогенности общества. Продвижение идей гендерного равенства, борьба за всеобщее избирательное право, великий лозунг “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” и т. д. — тренд выглядел более чем отчетливо. Если посмотреть на ту картину, которая складывается в наши дни, сложно не увидеть отличий. Левые в эпоху “альтерглобализма” в первую очередь озабочены правами любых меньшинств, которые только могут быть обнаружены в обществе — от сексуальных до этнических. Они защищают права гомосексуалистов и иммигрантов, стремятся поддержать безработных и лишенных крыши над головой, при этом продвигая повестку так называемого мультикультурализма, постулирующего права не только человека, но также культурных и национальных сообществ. Увлекшись обездоленными, современные социалисты, судя по всему, полностью забывают об эксплуатируемых, потому что, как бы плохо не жили в парижских banlieuеs выходцы из Алжира, в своей жизни не работавшие ни дня, к последней категории граждан они точно не относятся. Осуществив тотальную подмену понятий, левые сегодня превратились в наиболее “прогосударственную” и даже националистическую силу — в той же Европе именно они последовательно выступают против интеграции, борясь прежде всего за решение частных проблем малоимущих в отдельных странах, а в мировом масштабе оппонируют глобализации, которая, замечу, вывела за последние десятилетия из бедности больше людей, чем любая система социального обеспечения.

Электоральный успех современных левых, таким образом, определенно зависит от того, удастся ли им сформировать большинство из меньшинств — а условием этого оказывается прежде всего успешное наступление на права реального большинства, то есть современного среднего класса, добивающегося высокого уровня благосостояния собственными трудом и талантом. Соответственно, успех такого проекта будет иметь для любого ныне еще конкурентоспособного общества катастрофические последствия, выражающиеся в остановке любого развития и последующей деградации. Передел богатства был приемлемым рецептом в обществе, когда его создателем было большинство, но выглядит безнадежным там, где могущие составить новое большинство меньшинства выступают нетто-потребителями продукта, производимого представителями современного креативного класса.

Идя даже несколько дальше, я позволю себе утверждать, что в современном обществе эксплуататорский класс эволюционирует до неузнаваемости: если раньше к нему относились тысячи людей, по праву наследования или в силу социального статуса присваивавшие огромные богатства, обворовывая большинство, то сейчас он представлен миллионами тех, кто формально не претендует на многое, но получает даже свои “крохи” столь же незаслуженно, как когда-то прежде узкая группа “хозяев жизни” наслаждалась всеми ее прелестями. Принимая бедных за несправедливо обиженных, современные сторонники левой идеи совершают самую большую логическую подмену и приближаются к тому, чтобы совершить еще и самую непростительную политическую ошибку нашего времени.

* * *

Мир XXI века отличается от мира XIX ровно в той же мере, в какой bul­let train отличается от гужевой повозки. Идея равномерного распределения общественного богатства как двигателя социального прогресса относится к той эпохе, когда самые опытные прогнозисты пытались определить, к какому году по улицам Лондона нельзя будет проехать из-за обилия навоза. Сегодня значительная часть людей способна проделать путь из “кто был никем” в “тот станет всем” индивидуально, а не в составе толпы, на что рассчитывали социалисты сто лет тому назад. Этот индивидуальный путь наверх более эффективен и для человека, и для общества, чем коллективный, а получаемые по мере его прохождения результаты не могут быть признаны обретенными несправедливо. Пока адепты левых идей не осмыслят этого факта, они будут оставаться деструктивной общественной силой — каковой, замечу, являлись ранее в гораздо меньшей мере.

Все сказанное не означает того, что формирующееся сегодня общество в перспективе окажется социально гармоничным и никогда не будет подвержено классовой борьбе. Напротив, массы отверженных людей, не находящих места в социальной структуре, будут намного опаснее пролетариата столетней давности прежде всего потому, что у них не будет никаких прав претендовать на более значимую часть общественного “пирога”. Какие идеи распространятся среди этой части населения, как им можно будет управлять и насколько “расколотым” окажется общество будущего — вот самые сложные вопросы, которыми следовало бы задаться сегодня. Но это вовсе не тот сюжет, на котором мы хотели сейчас сконцентрироваться.

Источник

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта