Когда-то, в начале века, в Российской империи многочисленные синагоги были заполнены прихожанами ежедневно. Там можно было встретить и детей из хедера, и подростков - ешива-бохрим, и женихов, и счастливых отцов, совершавших обряд обрезания своих маленьких сыновей, и ремесленников любого возраста, пришедших после тяжелого рабочего дня послушать урок по “Эйн Яаков” от местного раввина, и стариков, отмечавших йорцайт, годовщину смерти близких. Синагога, шул, была для евреев вторым, а порой и первым домом. Сюда приходили не только произнести “Ми Ше-бейрах” - молитву за выздоровление больных, не только в моменты горя, когда о Небесах вспоминают и отъявленные атеисты, но и в “пошутер динстог”, обычный, будничный день, на молитву с “миньяном”.

Большевики добились больших успехов в области изменения сознания народных масс. На это ушло много сил, потребовались репрессии, расстрелы наиболее “несознательных”, закрытие 99% синагог, и результат был почти достигнут. К концу 30-х годов нынешнего столетия слова “хедер”, “ешива”, “брис-мила”, “бар-мицва”, “хупа” были практически забыты. Ну и, конечно, Катастрофа, постигшая евреев СССР, внесла своюлепту. После войны в синагогах уже редко можно было встретить человека моложе 50 лет, в большинстве городов общественные молитвы проводили лишь по субботам и в праздники.

Представлялось, что следующее поколение советских евреев будет жить при полном забвении еврейской традиции. Но в 60-е годы идеологические основы коммунистического рая несколько пошатнулись. Так называемая “оттепель” породила поколение сомневающихся в безупречности школьных истин.

Исключением не стала и еврейская молодежь. Подпольные курсы иврита - еврейская “тусовка” на частных квартирах - синагога - этот маршрут стал уделом многих шестидесятников. Нельзя сказать, что возникло все это на пустом месте.

Нет, в эти страшные годы, годы террора, войны, разрухи были евреи, которые пронесли где-то там, за дверьми, внутри себя искру идишкайт. Они знали святой язык, умели молиться, изучать древние книги, что само по себе уже было редчайшим драгоценным даром. Авроом Миллер, Биньёмин Кацнельсон, Гече Виленский, Юда Кулашер, Мойше Кацнельбоген, Генох Раппопорт и Мотл Лившиц в Москве, Авроом и Довбер Медалье, Нафтоли-Герц Хидекель, Рефоэл Немотин, Михл Раппопорт, Авроом-Аба Эздрин, Мойше-Мордехай Эпштейн, братья Березины, семья Кублановых и Залман Усвяцов в Ленинграде, семья Зархиных в Речице, Нисн Карасик в Гомеле, Залман Глуховский и Носн Коробочко в Калинковичах, Гедалье в Славуте, Ицхок Иоффе и Александр Ландау в Харькове, Нотэ в Одессе, Гилел Либеров и Иосеф Немотин в Алма-Ате, Яков Фабрикант в Бобруйске, Рефоэл Брук в Саратове, Ицхок Певзнер и Гершон Гуревич в Риге, Гиршл Малкин в Тбилиси - всех не перечислишь, хотя и было их сравнительно немного. Они передавали молодым свои глубочайшие знания Торы, Талмуда, хасидизма и, что не менее важно, служили примером стойкости, мужества, преданности вере. Именно благодаря им стало возможным настоящее возрождение еврейских традиций в наше время, до которого большинство из них, увы, не дожили.

В конце 80-х в Москве была официально зарегистрирована первая за послевоенную историю легальная ортодоксальная ешива. Расположилась она в Марьиной роще, в синагоге, ставшей магнитом для сотен молодых евреев, интересующихся своими корнями.

В 1990 году автор этих строк имел честь быть принятым в число ее студентов. Я попал в совершенно новый мир, полный глубокой мудрости, искренности отношений между людьми. И неотъемлемой частью этого мира, одним из его столпов, был человек, выделявшийся среди “стариков”, пожилых прихожан, своей исключительной скромностью. Это был реб Ехил. В одном и том же, но идеально чистом и выглаженном пиджаке он в одно и то же время каждое утро приходил в синагогу, садился на одно и то же место и тихо молился. Первое время я даже его не замечал, настолько он был незаметен.

Мне довелось слышать в синагогах многих стран баалей-тфила, ведущих праздничные молитвы, и баалей-крия, читающих Тору. И то, и другое требует не только досконального знания текста, но и владения нусахом и тропом, особым строго регламентированным напевом. В Израиле и Америке, где в синагоги в праздники приходят тысячи молящихся, это поручают избранным, самым искусным раввинам. Но никогда и нигде я не слышал мастера более грамотного, чем реб Ехил. Быть может, это необъективно, да я и не специалист, чтобы ставить оценки, но так мне кажется. Его детство прошло в Кременчуге в среде любавичских хасидов. Кстати, и подавляющее большинство упомянутых выше евреев были выходцами из любавичских семей. Отец Ехила был баал-крия в “Шпиц Хабад”, в котором молились самые преданные, “истовые” хасиды.

Однажды, рассказывал реб Ехил, через местечко из Любавичей в Ростов проезжал Ребе Рашаб, Любавичский Ребе. Увидеть Ребе съехались десятки тысяч хасидов со всей губернии.

Конечно, и маленькому Ехилу хотелось быть с теми, кто встречал Ребе. Но реб Иосеф, отец мальчика, не пустил сына на вокзал. “Чтобы увидеть Ребе, цадика, праведника, - объяснил он ему, - нужны ахонойс, специальные приготовления, работа над собой, над своим духовным состоянием”. Ехил на всю жизнь запомнил эти слова и на вопрос “Вы хасид?” неизменно отвечал: “Куда там! Какой я хасид?! До хасида надо еще дорасти”.

В их доме останавливался екатеринославский раввин Леви-Ицхок Шнеерсон, отец будущего Любавичского Ребе, и всю ночь самые уважаемые евреи города беседовали с почетным гостем в столовой. “Что я мог понять? Около полуночи я заснул. Конечно, надо было слушать каждое слово, но я никогда не был слишком способным!” Это говорил человек, который закончил в Кременчуге “Томхей Тмимим”, одну из самых известных ешив того времени, учился у рабби Шлоймо-Хаима Кессельмана, знаменитого машпии, хасидского наставника.

И через 70 лет, когда ребята в Марьиной роще после долгого изучения не смогли понять трудное место в одном из комментариев к Талмуду, реб Ехил, немного подумав, справился с “неразрешимой” задачей. Много лет он вел занятия по “Тании”, одному из главных трудов хасидизма. Больше полувека жизнь реб Ехила была тесно связана с синагогой в Марьиной роще. Вернувшись с фронта, он сделал ее неотъемлемой частью себя, как и себя неотъемлемой частью ее. Он пережил большую часть посещавших синагогу старожилов. В его голове сохранились десятки дат, годовщин ухода учителей и друзей.

По ним он из года в год читал “а-моле”, поминальную молитву. Реб Ехила всегда отличала какая-то особая осторожность, деликатность в общении с людьми. Он был несколько лет “габай-алийойс”, вызывающим к чтению Торы. Эта должность таит в себе немало опасностей, ведь всегда найдутся обиженные, недовольные. Реб Ехил умудрялся делать все для того, чтобы таких не было! Он вообще больше всего на свете боялся, похоже, обидеть ближнего. В 1994 году он уехал в США, и очень скоро унего случился инсульт. “Не надо было ему уезжать, он без Марьиной рощи не выдержит”, - услышал я тогда от нескольких человек. Вероятно, так оно и есть. Так бывает при расставании с близкими, дорогими людьми.

Пусть найдет его душа успокоение в Ган Эйдене!

Оригинал публикации

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта