Чего же я еду, спрашивается? А как мне не ехать? В 2005 купила я там дом. Купила, потому что Крым любила. Любила иррационально, до дрожи. Купила у семьи русских — четверо детей, муж законченный алкоголик, жена — серая, измотанная жизнью женщина. Грязь в доме, грязь во дворе, разруха. Но я сразу его почувствовала, как близкого человека. Это старый татарский дом. Это из него в 1945 вырвали хозяев. Я ходила и трогала стены. Саман. Он живой. Он все помнит. Ремонтировала, деревья и розы сажала, друзей каждый год принимала.

Стою в июне перед деревом хурмы и плачу. Впервые на нем плоды — пока это маленькие зеленые пуговки.

— Ты чего плачешь?
— Я не увижу, как они поспеют.
— Да я тебе посылкой их вышлю.
— Я хочу смотреть, как это будет, а не есть их.

Тогда думала, что не смогу заехать, исчерпав лимит пребывания в 90 дней. Российский пограничник сказал, что пустят. Посмотрим.

Там вырос мой сын. Он и сейчас там. Как обычно, отвезла его в апреле, заберу в ноябре. Он теперь нелегал — однозначно превысит лимит пребывания. Это он нелегал, тот, который в 25 дней от роду впервые искупался в Черном море. Он, который научился держать голову, перебирая камушки на пляже. Он, который в три месяца, усмотрев Генуэзскую крепость, впервые в жизни смеялся в голос. Он, который в три года прошел за день от села Айланма (Поворотное) до Арапата. Он нелегал, он чужой и опасный — он распевает гимн Украины и рассказывает местным мальчишкам про Майдан.

— А вы будете получать российские паспорта? — спросила его баба Таня, хозяйка козы, у которой каждое утро он покупает молоко.

— Да вы что, баба Таня. Мы же украинцы. А моя мама говорит, что она бандеровка.

Коза три дня молока не давала. На четвертый жадность победила глупость.

Опасных там теперь много. Опасна моя соседка Диляра — триколор не вешает, любит Украину и всем об этом сообщает. Опасна подружка Светлана — закрывается в доме, музыку украинскую слушает и плачет.

Опасна её дочь Ева, семи лет от роду — ежедневно по дороге домой считает украинские и российские номера машин, и каждый день радостно и звонко сообщает на всю маршрутку: "Наших больше. Украина выигрывает". И каждый день Светлана не успевает вовремя закрыть ей рот рукой. И выслушивает от теток, как не умеет воспитывать ребенка.

Опасен другой мой сосед, дедушка Мустафа, в шесть лет переживший депортацию. Не пошел он на референдум, а, как и каждый день, с пяти утра копался в огороде. Опасна его жена. С марта почти не встает с кровати, "нечаянную радость освобождения от хунты" не пережившая. Иногда только он выводит ее на скамейку у крыльца.

Крым — "их". Их, уже в 10 утра пьяных, как другой мой сосед Миша ("Олька, дай 30 гривен, тебе ничего, а я день пить смогу"). Их, пожелавших умереть в России, как еще одна моя соседка — учительница-пенсионерка, депутат горсовета двух созывов, внучка которой три лета у меня во дворе с утра до позднего вечера гуляла с моим сыном ("Как же я вас ненавижу, хохлов. Когда ж мы от вас избавимся?").

Их, ждущих сезона и ненавидящих всех отдыхающих ("Даже пол после себя не помыли, песка нанесли, воды и света напалили. Твари!").

Их, никогда не ходивших в горы, не спавших на пляже, не посадивших ни одного дерева, не знающих историю своего села.

Крым — мой. И я буду варить борщ и жарить янтык, слушать "Океан Эльзы" и сушить вишни, буду бродить по диким пляжам Ко́зы и смотреть на закат с Ай-Георгия.

Оригинал публикации

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта