x
channel 9
Автор: Марина Концевая Фото: частный альбом

Людмила Штерн: "Главная боязнь всех писателей-эмигрантов – замолчать"

«Мне нравится возможность рассказать и о жизни,
и о себе на фоне движения общей истории».
Людмила Штерн

- Что удивительно в ваших книгах – с одной стороны, это документалистика, а с другой…

- Это мемуары.

- А с другой стороны, это почти сюжетные вещи. Расскажите, как у вас это получается?

- Невероятное везение судьбы, а может, Божий замысел, что я оказалась не только свидетелем, но и участником жизни двух самых значительных литераторов второй половины 20 века - поэта Бродского и прозаика Довлатова. Нам с мужем повезло: мы дружили много лет с юности, и оказались в эмиграции на три года позже Бродского и на два раньше Довлатова. Зная их обоих и в России, и в Америке, я видела две ипостаси этих героев, что с ними произошло и как они изменились. Ведь большинство друзей юности Иосифа Бродского увиделись с ним только через 18 лет после того, как он покинул Советский Союз. И, разумеется он изменился, приобретя совершенно новый опыт и другие возможности. То же самое произошло и с Довлатовым.

- Напрашивается вопрос об эмигрантской литературе или, вернее, об эффекте эмиграции, который меняет литераторов и как людей, и как авторов.

- Конечно, эффект существует. Главная боязнь всех писателей-эмигрантов заключалась в том, что, оторвавшись от постоянного фона родного языка, от разговоров в магазинах, в трамваях, на улицах, - они замолчат. Самый большой страх для литературного люда – писательское молчание. Но этого не произошло.

Хотя если спросить о моем личном вкусе – все же ранний Бродский был будто клекочущий орел, из него вырывался фонтан гениальных стихов. А потом он решил стать пророком и философом, а философия и лирическая поэзия, возможно, не совсем совместимые вещи… Есть великие мысли, которые не так поэтически велики, как его эмоциональные ранние стихотворения.

- Но Бродский все же пытался перейти на английский и даже стихи свои переводил…

- Что касается прозы Бродского и его блестящих эссе, – тут он добился невероятных успехов. Но в поэзии он остался на вершинах родного своего – русского языка. Некоторые стихи Иосиф переводил сам, но и здесь он уступал себе самому в оригинале.

[i](Тихотворение мое, мое немое,
однако, тяглое – на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?[/i]

И. Бродский)

С другой стороны, великие русские поэты, которых не печатали в Советском Союзе по цензурным соображениям, были замечательными переводчиками иностранной поэзии. Вспомним хотя бы Лозинского, Заболоцкого, Маршака, Бориса Пастернака. Многие переводы Пастернака настолько гениальны, что некоторые считают, что Пастернак "превзошел" Шекспира. И все-таки я не судья поэзии на чужом языке.

- Продолжим цепь размышлений о языке. Вы эмигрант, писатель, пишущий на русском языке. Как вы работаете в этих условиях, как вы создаете свои произведения в среде нерусскоязычной? Что вам мешает? Что вам помогает?

- Помогает мне более расширенный взгляд на мир. Я проживаю
вторую жизнь – первая жизнь осталась там, в России; вторая – на Западе, где я живу почти столько же, сколь я прожила в Советском Союзе. И, конечно, я много увидела, поняла и приобрела опыт, который, конечно, не был бы мне доступен, останься я в СССР. Кроме того, я могу взглянуть «отсюда – туда». На то, кем я была, кто я была. С другой стороны, я пытаюсь писать по-английски, но, как говорит моя дочь (она тоже писательница, пишет по-английски, ее два романа переведены на русский): «Когда ты, мама пишешь по-русски – ты чемпион по фигурному катанью, а когда по-английски – ты спотыкаешься на льду, как новичок».)..

- И все-таки, сегодня в нашей «глобальной деревне», где место русской литературы?

- В России, конечно. До 1990 года, когда эмигрантских авторов в России не печатали, я писала для эмигрантской публики. Это был ограниченный круг, и с каждым годом этот круг сужался. На Западе нет проблемы быть опубликованным, но читательская аудитория очень невелика.

- Значит, ваш читатель сегодня – в России?

- Я думаю, да.

- И как же совмещать – литература там, а жизнь здесь?

- Весной прошлого года вышла книга о Бродском – третье издание, расширенное. Я назвала эту книгу «Поэт без пьедестала». Она вышла в прошлом мае – к 70-летию Бродского. Юбилей поэта отмечали в России, и, конечно, и его читатель тоже там, и мои книги о нем, я думаю, читают те же люди, кто любит его поэзию.

- Вернемся в вашу творческую лабораторию. Итак, ваш любимый жанр – мемуары?

- Не то, чтобы это был мой любимый жанр, хотя я его и люблю. Просто я не могла упустить такую возможность – написать о двух великих людях, с которыми меня свела жизнь. С Бродским я была знакома с его 18-ти его лет в Ленинграде, и до самой его кончины мы были в нерушимой дружбе. С Сергеем Довлатовым я познакомилась, когда ему было 27 лет, и мы дружили и там, и здесь.

Хотя, может, вы и правы. Потому что сейчас я опять пишу мемуары: «Возвращение в старый новый мир». Первую ее часть я уже отправила в издательство, в Москву.

Мы уехали в 75 году. Первый раз я вернулась в Россию спустя 15 лет и не в качестве гостя и эмигрантки, а в качестве журналиста. С четким заданием… Я попала в Москву в тот день, когда там был огромный митинг на Манежной площади – это был воздух свободы, а уезжала я из замороженного холодного мира. Это был новый мир. Я написала свою статью сначала по-английски, потом перевела, но в ней получилось очень много воспоминаний, возврата в прошлое. Это, видимо, и есть – мемуары с сюжетными линиями…

Через два года, в 1992 году, я вновь побывала в Москве и вновь с журналистским заданием: написать о Собчаке, который отважно вел себя во время путча - не пропустил танки в Питер - и стал, (хотя бы временно) национальным героем. Получился детектив «Охота за мэром Собчаком».

Потом я приезжала в Россию почти каждый год и третья часть моих мемуаров называется «Дорогая моя столица». Так что это будут мемуары.

- Ответ на классический вопрос «Над чем вы работаете сейчас?» я получила. Но у меня другой вопрос: есть какой-то вывод в этой новой книге? Начало – воздух свободы и чем это все кончается?

- Нет, вывода я не делаю, потому что чем это кончится я не знаю. Я смотрю на это эмигрантскими глазами, на фоне движущейся истории. Мне нравится возможность рассказать и о жизни, и о себе на фоне движения общей истории.

Когда я писала первую часть новой книги, я очень подружилась в Галиной Старовойтовой. Я читала ей куски из новой книги. Ее мнение было очень важно для меня. и в то же время она меня вдохновляла. У нее был свой, особый взгляд на жизнь и на политику… Как-то, в Москве мы вместе с ней возвращались из театра, шли пешком несколько кварталов до ее машины. Галину Васильевну часто останавливали узнавшие ее люди, обращались к ней с вопросами и просьбами, и я помню, как внимательно она слушала и давала советы. И тогда я осознала ее масштаб. Может, я напишу о ней, она была очень яркой личностью. Странные повороты судьбы: могила Собчака и ее - находятся рядом.

- Интересно, что ваша литература питается от ярких личностей. И вы делаете два дела – сохраняете память об этих уникальных людях и - через призму своего восприятия - возвращаете их в реальность, рисуя их облик, который так интересен читателям в быту, в жизни…

- Я не отвергаю комплименты. Правда, я уже много лет пытаюсь сочинить научно-фантастический роман, и у меня довольно много написано.

Мой роман, если я когда-нибудь его сочиню, называется «Космическая карусель» - ненаучная фантастика. Но у меня нет подпитки. Нужна реальная подпитка. Этим, кстати, страдал Сережа Довлатов. Он ничего не мог придумать. Он должен был опираться на реальные факты, а потом из них делать «крем-брюле», и писать со свойственным ему необычайным дарованием, но о чем-то реальном. Он не мог придумывать. У него нет выдуманных героев: все герои - его знакомые, все это реальные личности. Не знаю ни одного сюжета, где он что-то выдумал из ничего. Я думаю, что у меня тот же писательский недостаток…

Об этом «писательском недостатке» мы с Людмилой Штерн не поговорили. Да и незачем, потому что именно благодаря ему и создаются книги-воспоминания, мемуары жизни Людмилы Штерн.

Автор: Марина Концевая

Журналист, редактор. В настоящее время - ответственный редактор газеты "Эпоха" и корреспондент газеты "Наш Иерусалим".